Вот так все девять месяцев будет она сидеть, вязать, смотреть свой черно-белый телевизор. Это как раз неплохо, что черно-белый: меньше облучает.
Операция прошла успешно, оплодотворенная клетка была пересажена этой женщине. А вскоре подоспела и поездка в Грецию на симпозиум. В то лето в Афинах стояла страшная жара, газеты писали о тепловых ударах, смертельных случаях, Афины задыхались от смога. Но они летели поздней осенью, в чудесную пору, из зимы в лето. И все бы хорошо, но страшная мысль овладела Еленой: а что, если эта женщина будет не только вязать и смотреть телевизор, но именно теперь, когда в известном смысле ей ничто не угрожает, начнет позволять себе… «Для определенного контингента она достаточно привлекательна», — едва не вырвалось у Елены, но вспомнила тот взгляд Игоря в передней, когда женщина, нагнувшись, завязывала ботинок:
— Какая гадость! Что ты улыбаешься? Да, да, и на такую найдутся.
— И что ты можешь сделать?
— Надо было предусмотреть.
— Заложить в юридическое соглашение? Не смеши людей.
— И он еще веселится! Может, нам от этого мучиться всю жизнь! Нет, я поговорю с ней.
— Запретишь? Между прочим, — он был настроен игриво, — у некоторых женщин в этот период особенно…
— За такую цену она должна соблюдать! Нести ответственность. Я найду нужные слова.
Но когда блеснуло под крылом Эгейское море (Боже мой, Эгейское море!) и возник этот сказочный город на холмах, он стеной вставал в иллюминаторе, исчезал, и стеной стояло море с корабликом на волне, и вновь проваливалось…
— Смотри, смотри, Акрополь! — вскричала Елена.
Это был, конечно, не Акрополь, Игорь оглянулся на соседей, но гул мотора заглушил ее голос.
И так приятно было ногам после качающегося пола ступить на незыблемый мрамор; с легкими сумками на плечах они проходили через аэропорт, полный солнца и света; небольшая заминка в паспортном контроле, что-то Игорь заполнил не так, тем небрежней вид, а в душе испуг, но подозвали офицера, все разъяснилось, улыбки, улыбки, и уже встречающие на выходе машут им, затиснуты в багажник чемоданы, и помчались-понеслись. С переднего сиденья профессор весь повернулся к ним, прекрасный ряд белых зубов на смуглом лице, Елена, конечно, помнит его? Конечно, конечно! («Убей Бог, не помнит!») А в ушах еще гул моторов, а машина мчится под музыку, и скачут в глаза яркие рекламы всех городов мира, попал на миг в ветровое стекло блестящий самолетик, недвижно повис в вечном небе.
Предводительствуемые профессором, они почетно входят в прохладный холл отеля, уважительные портье, носильщики в красной униформе и черных шапочках покатили на никелированных каталках их чемоданы, оставив профессора завершать формальности, они с ключами в руках поднимаются в номер, чемоданы уже ждут их там. И быстро приведя себя в порядок, они спускаются вниз, оказывается, они прилетели последними, профессор распахивает двери ресторана, длинный стол в глубине, белая крахмальная скатерть, приборы, закуски, цветы. Их шумно приветствует разноязыкая компания. Рядом с Еленой оказался необычайно оживленный итальянец, блестя очками в золотой оправе, он наклонял к ней глянцевую черную голову, переняв бутылку у официанта, сам налил ей вино в бокал. «Чао!» — сказала она, спутав с «Грацие», и рассмеялась легким чудесным смехом, слыша, как звучит ее голос, видя себя смеющуюся. И из этого праздника такой далекой показалась Москва и эта женщина в панельном доме, в крошечной своей квартирке, все отодвинулось в предзимние сумерки.
Вечером на набережной они сидели за столиками, смотрели, как качаются яхты на волне, множество белых яхт, а в небе раскачивались мачты с убранными парусами.
Итальянец опять оказался рядом с ней, на нем был уже другой костюм, светло-кофейный, белая рубашка без галстука, на смуглой шее — золотая цепочка, уроненная внутрь на курчавый волос груди. Он тоже математик, и у него есть своя яхта. Такая? Нет, вот такая. Сверкающее эмалью белое чудо было и выше, и больше, а свежее дерево палубы и мачты покрыто лаком, бронза и лак, и белые лодочки подвешены над бортами. Он стал объяснять преимущества такой яхты. «Но парло итальяно!» — смеялась Елена, и он переходил на плохой английский, он явно ухаживал за ней, а Игорь, закинув ногу на ногу, щиколоткой на колено, наливал себе пиво, отвернувшись, злился. И яхты у него не было.
— Во всем этом, — тонкой рукой со свежим маникюром Елена показала на солнце, клонящееся к закату, на отсвет его в море, на горы, — есть в этом ощущение вечности. Игорь, как будет «вечность» по-английски? — Ее забавляло, что он злится.
Читать дальше