Павел Пепперштейн - Предатель ада [сборник]

В жюри фестиваля, как водится, вошли самые замечательные и уважаемые кинорежиссеры, продюсеры, актеры, сценаристы и кинокритики, а также пара глубоких философов и один поверхностный — в общем, плеяда подобралась блестящая: «плеяда без наяд» — так выразился о них поверхностный. Множество новых фильмов предстало пред судом этого жюри.

Вдруг все члены жюри погибли в результате столкновения автобуса с гигантским мусоровозом, остались только три философа — два глубоких и один поверхностный.

Двое глубоких философов были супружеской парой, их звали Роза и Эстебан Родригес, оба были по крови индейцами из племени чероки, учились во Франции и Германии, написали несколько небольших, но сильных книг («Гора», «Абсолютное сознание и абсолютная политика», «От шамана до капитала» и «Американская тайна»). Эти книги, написанные по-испански, принесли им славу глубоких философов, но после эпизода на кинофестивале они больше не опубликовали ни одной книги, ни одной строки.

Тем не менее я узнал, что они живы, и вскоре нашел их на уединенном ранчо, где они жили, питаясь сырым мясом и кровью животных. Оба с красными лицами, красивые, в одних набедренных повязках, с кровью на неподвижных губах, они производили впечатление сильное и отрешенное, но они ничего не сообщили мне о том, что произошло на кинофестивале. Они вообще ничего не говорили, издавая только краткие странные звуки, и в течение моего нелепого и непрошеного визита в их дом (в этом доме не нашлось ни заборов, не ворот, не дверей, все стояло распахнутым, везде лежал песок, стены расписаны скотской кровью, и я вошел туда растерянным самозванцем) они так странно и плотоядно смотрели на меня, постоянно облизывая свои сухие раскрашенные губы длинными яркими языками, пробитыми архаическим пирсингом, что мне стало казаться, будто они хотят то ли трахнуть меня, то ли съесть.

Многие считают, что их отказ от цивилизации (они обходились без одежды, без технических приспособлений и без слов) явился вершиной их философии, но меня гложет подозрение, что они сделались такими не по собственной воле — нечто, случившееся на кинофестивале, раз и навсегда превратило их в отстегнутых дикарей, сосредоточенных на чем-то непостижимом. Честно говоря, мне пришлось покинуть это ранчо бегом, а таинственные супруги преследовали меня с неизвестными намерениями. Я добежал до машины и уехал, кусая губы от досады.

Итак, эта нить оборвалась, но остался еще поверхностный. О нем мне никто не мог сообщить, где его найти, — после скандала на кинофестивале он скрылся, и о нем никто ничего не знал. До рокового кинофестиваля он слыл даже известным, несмотря на свои довольно молодые годы, жил в Москве, часто слонялся с рюмочкой по гнилым и свежим вернисажам, бормоча

Аду верни сажу!

Раю ангелов рой могилу…

Он любил пускать в оборот те или иные пестрые словечки или остроумные замечания, но книги ни одной так и не написал. Звали его Аркашка Шаров-Гладков, друзья звали его запросто Арка, а свои короткие заметки, изредка публикуемые в журналах, он подписывал Шар Гладкоповерхностный.

С журнальных фотографий на меня посмотрело его молодое, румяное, молочно-здоровое лицо в узких очках, акварельно тронутое язвительной и нежной улыбкой кротких губ. Судя по микробородке, он был рыжей масти, но голова всегда тщательно выбрита наголо, видно, чтобы соответствовать фамилии и псевдониму. Куда же укатился этот гладкий шар? Где мне искать его?

Я из тех журналистов, что не отступаются от поставленных задач, сколь бы сложными и угрюмыми они ни оказались. Я настоящий охотник, и я нашел его. Год своей жизни, которую мне не хочется слишком долго длить, я отдал этим поискам. В жутких подвалах Венеции я нашел его. И в тот момент, когда мои глаза впервые узрели этого человека, он был привязан к железному стулу, а перед ним орал и бесновался какой-то упырь в сером эластичном костюме. Связанный ничем не напоминал того, кого я видел на фотографиях в журналах, но я точно знал, что это он и есть — Арка Шаров-Гладков. Я не успел предпринять никаких действий, все произошло молниеносно. Упырь в сером костюме, выкрикивая какой-то агрессивный слюнявый бред, слишком близко поднес свое багровое лицо к изможденному мертвенному лику подвального узника. Тот внезапно встрепенулся, в погасших глазах вспыхнуло нечто, он проворно выбросил вперед голову на длинной тощей, но мускулистой шее и впился зубами в горло крепыша, предпочитающего одеваться в эластичное. Секунда, краткий хрип… и крепыш упал мертвым в смрадную лужу. Шаров-Гладков тут же повалился набок вместе со стулом и, проворно извиваясь, стал ползти в сторону гигантских щелей в бетоне — эти щели, как видно, казались ему лазейками в еще более подземные и влажные места, которые он теперь считал уютными. Мне полезно было увидеть, на что теперь способен этот одичавший Шар — видно, на многое, но он по-прежнему был привязан к тяжелому железному стулу, существенно мешавшему свободе его движений, поэтому в два прыжка я настиг его и прижал к холодному мокрому полу его небольшую лысую голову. Он пытался прокусить мне ступню, но я всегда хожу в металлических сапогах!