Майкл Корда - Богатство

Алекса пыталась выбросить из головы эту устрашающую тень, нависавшую над жизнью Артура Баннермэна, и вместо этого сосредоточиться на танцах. Похоже, о том же думал и сам Баннермэн. С танцами, медленными, старомодными, ей не часто приходилось сталкиваться, да она и не умела хорошо танцевать. По правде, дома, в Ла Гранже, девочек учили каким-то танцевальным движениям – тем, какие знали их матери и бабушки, и она вспоминала топтание в школьном спортзале, как правило, шерочка с машерочкой, в то время, как мальчики жались по стенкам, краснея и хихикая, под музыку иной эры, но когда она выросла для н а с т о я щ и х танцев, ничто из этих скудных знаний не пригодилось. К ее испугу, Артур Баннермэн танцевал превосходно, с энтузиазмом, заставившим ее устыдиться.

Она была благодарна ему за такт.

– Я несколько неловка, – извиняющимся тоном произнесла она.

– Так же, как и я. Прошли века, с тех пор, как я танцевал, – заявил он, сияя от удовольствия. Он, по крайней мере, был, несомненно, доволен собой. – Раньше я это любил. Знаете, когда я был мальчиком, нас учили танцевать. Дважды в неделю приходил учитель, давать нам частные уроки. Мать обычно сидела и наблюдала, как мы танцуем, и поверьте мне, под ее взглядом невозможно было дважды совершить одну и ту же ошибку. Отец любил танцы. На тридцатую годовщину свадьбы он пригласил в Кайаву большой оркестр, и танцевал с матерью вальс – только они двое, одни посреди большого зала, а все остальные стояли и смотрели. Я помню это так ясно, словно это было вчера – "Императорский вальс", отец во фраке, Элинор в бриллиантах Баннермэнов, в тиаре. И, знаете, она в ы г л я д е л а императрицей до кончиков ногтей. Не думаю, что большим залом пользовались за последние десять лет, кроме одного раза…

– Для чего?

– Для свадьбы моего сына Роберта, – сказал Баннермэн с выражением, отрицавшем все дальнейшие расспросы. Он придвинулся чуть ближе, положив ей руку на талию – смена позы была столь легкой, что осталась бы незамеченной для всякого стороннего наблюдателя, но которую Алекса мгновенно почувствовала – и поняла.

В это не было ничего показного, ничего явного – просто изменение в степени их близости, жест фамильярности. Она могла бы отодвинуться на дюйм или два, и Баннермэн, без сомнения,снова бы положил руку ей на плечо. Выбор был за ней, и она знала это, знала инстинктивно, поскольку в танцах ее поколения не было места для таких легких, деликатных выражений интимности. В моде были лобовые подходы.

Она позволила себе легко коснуться щекой его плеча, и через миг с опозданием поняла, что оставила на смокинге след пудры "Ланком – розовый атлас".

Баннермэн этого не заметил.

– Я потерял массу времени, – сказал он. – Для вас это, наверное, не так увлекательно. Такая красивая девушка, как вы, должна танцевать постоянно, верно?

– Вовсе нет. В Нью-Йорке, кажется, никто больше не танцует. Во всяком случае, из тех, кого я знаю.

– Жаль. Ага, заиграли быстрый танец.

Баннермэн обнял ее крепче – так крепко, что когда она пыталась занять правильную позицию, то задела пуговицы его смокинга.

Он выглядел счастливей, чем она когда-либо его видела, хотя и слегка раскраснелся. Затем он неожиданно отшатнулся, его лицо превратилось в маску.

– Черт! Давайте отойдем.

Она была слегка разочарована, поскольку только что пришла в надлежащее настроение – но напомнила себе, что ему более шестидесяти и он, возможно, переутомился.

– Вы хотите сесть?

– Нет, нет, я прекрасно себя чувствую. – Он говорил нетерпеливо, даже раздраженно, и она гадала, сделала ли она что-нибудь не то, или Баннермэн просто решил, что слишком далеко зашел, и теперь жалеет об этом. – Я думал, что де Витт уехал домой. А он здесь, живее не бывает, танцует с какой-то старой грымзой и таращится на нас.

Она разозлись. Если Баннермэн стыдится, что его видят с ней, ему вообще не следовало бы ее приглашать. Кроме того, он взрослый человек и вдовец. Затем до нее дошло, что это может быть вопрос личного достоинства: главу семьи Баннермэнов не должны видеть на публике, танцующим, как тинэйджер с девушкой – вдвое, нет, почти втрое его моложе, в обнимку.

– Для вас важно, что он подумает?

– Де Витт? Нет, нет, нисколько. Он полный идиот. И всегда им был. – Хорошее настроение Баннермэна отчасти вернулось. Он улыбнулся ей. – По правде говоря, я немного сбился с дыхания. Однако я наслаждался каждой минутой танца. Многие годы я так хорошо не проводил времени.