Майкл Корда - Богатство

– Глубинка, Бакстер. – Баннермэн жестко усмехнулся. – Край Линкольна. Вот где находится подлинная Америка! Там, откуда приехала мисс Уолден, обращают не слишком много внимания на генеалогию, и нисколько не страдают от этого, Богом клянусь!

Это не совсем верно, подумала Алекса. В ее родных краях генеалогия была так же важна, как для Бакстера Троубриджа. Графство Стефенсон имело собственное отделение Иллинойского исторического Общества, и множество различных местных сообществ, включая Дочерей Американской Революции, потомков первопоселенцев, и потомков поселенцев сравнительно недавних, насчитывавших три или четыре поколения, как ее собственная семья. Без сомнения, все это имело бы не слишком много веса в глазах Троубриджа, чья родословная, возможно, напрямую восходила к пилигримам "Мэйфлауэра", но это много значило в Ла Гранже, даже в наши дни.

Баннермэн взял ее за руку и повел прочь от Троубриджа, который раскачивался взад вперед, вероятно, пытаясь вспомнить, кто из Нью-Йоркских Уолденов в прошлом веке перебрался в Иллинойс.

– Проклятый старый дурак, – сказал Баннермэн, принимая у официанта стакан скотча. – Он был дураком в Гротоне, и был дураком в Гарварде, и он п о – п р е ж н е м у дурак.

– Но вы ведь друзья? Вы, похоже, его любите?

– Люблю его? С чего вы взяли?

– Вы, кажется, рады его видеть. П о– н а с т о щ е м у рады, хочу я сказать. У вас две различных улыбки, знаете. Большинство людей получает улыбку политика, но мистер Троубридж вызвал у вас настоящую.

Он пристально посмотрел на нее из-за кромки стакана.

– Вы очень наблюдательная молодая женщина… Ну, да, он – старый друг, пусть и дурак. Богатство отдалило меня от людей. Так было всегда, даже когда я учился в Гарварде. О с о б е н н о в Гарварде. Я не жалуюсь, заметьте. Я просто констатирую факт.

– Не похоже, что оно отдалило вас от Троубриджа.

Он рассмеялся.

– Что ж, Бакстер ценит деньги не так высоко, как происхождение. По Бакстеру, все дело в наследии "Мэйфлауэра", и тому подобном. С точки зрения генеалогии, единственное,что представляет интерес в Баннермэнах – то, что мой отец взял жену из Алдонов. Алдоны же восходят к Кэботам и Лоджам, хладнокровным пуританам, как мужчинам, так и женщинам. Вы знаете, что сделали пилигримы "Мэйфлауэра" сразу, как только высадились на берег?

– Полагаю, пали на колени и помолились.

– Несомненно. Но прямо после этого они повесили одного парня, которого во время плавания застукали с чужой женой! – Взрыв смеха, вырвавшийся у него, на мгновение вызвал в зале молчание. – И так они определили будущее Америки, дорогая моя, прямо на том проклятом берегу! Молитва, смертная казнь, никаких дурачеств с женой ближнего своего, и хапай у туземцев столько земли, сколько сможешь. И это, в глазах бедного Бакстера Троубриджа, овеяно аристократизмом и традицией. – Он отпил. – точнее, отхлебнул виски. – Меня бы не выбрали в "Порселлиан", если бы за меня не ходатайствовал Бакстер.

– Что такое "Порселлиан"?

– Клуб в Гарварде. Чертовски глупо, но тогда это очень много значило. Они отвергли Рузвельта, знаете, и он никогда этого не забывал. Возможно, потому и стал демократом. Такие люди, как Салтонсталлы, Чапины, Сейноты, Алдоны, Троубриджи, п о р о ж д е н и ю были достойны членства, но я был первым Баннермэном, поступившим в Гарвард, а в те дни множество народа еще считало моего деда Великим Бароном-Разбойником. Вы не представляете, сколько ненависти вызывало тогда само упоминание его имени.

– Это было очень давно, – сказала она. – Вас это все еще волнует?

– О, да, увы. Только раны, нанесенные в детстве, имеют знаение – и никогда не заживают.

Маленький оркестрик, скрытый где-то в темных аркадах, наигрывал струнную музыку, едва слышную сквозь усыпляющее жужжание разговоров. Везде были цветы, и они в сочетании с запотевшим стеклом стен и потолка, придавали залу вид огромной экзотической теплицы. Многие женщины постарше были в бальных платьях и длинных перчатках, те, кто помоложе – в нарядах, что видишь в журнале "Вог" во время парижских показов, но крайне редко – вживе. Алекса узнавала, не без зависти, модели Диора, Шанель, Ива Сен-Лорана, Унгаро, Валентино, Дживанши – платья того рода, что отрицают здравый смысл, нормальные денежные ограничения, и сами пропорции женского тела, – произведения искусства, столь же бесполезные и экстравагантные, как весь этот зал, творения "высокой моды", какие каждая женщина уже не считает глупыми и вызывающими, и, безусловно, в глубине души жаждет иметь – вроде гусарского жакета, обшитого золотой ниткой на двадцать четыре карата, и плиссированной, косо обрезанной бархатной юбки. Это были наряды, в которых трудно даже сесть, без посторонней помощи войти и выйти из такси, их может гладить лишь горничная-француженка, а стирать, вероятно, нужно отсылать в Париж, на площадь Конкорд – совершенно непрактичные, но при этом почти убийственной стоимости…