Майкл Корда - Богатство

О Саймоне можно сказать определенно, – размышляла Алекса, – когда больше ничего не остается, он старается развлекаться. Его страх перед скукой был так силен, что он всегда был готов разыскивать что-нибудь новое, оригинальное, или, как в данном случае, экзотичное, словно ведомый каким-то внутренним радаром.

Он замешался в толпу гостей, некоторых из низ Алекса смутно узнавала: критикесса Хлоя Кан, в монокле и мужском котелке, Гюнтер фон Сандов, приятель Саймона, женившийся на одной из богатейших женщин в Америке, и о котором его друзья утверждали, что он гомомосексуалист, наркоман и садист, а его враги – что некрофил, Норман Мейлер, чье выражение лица предполагало, что каждый из присутствующих рано или поздно обнаружит себя в его романе, снова сэр Лео Голдлюст – его проницательные глазки блестели на толстом лунообразном лице, Жозе Диас-и-Доро, однокашник Саймона, наследник боливийских шахт – он имел привычку знакомиться с женщинами в ресторанах или на улицах, разрывая пополам пятисотдолларовую банкноту и предлагая им вторую половину вместе со своей визитной карточкой, Аарон Даймонд, крохотный литературный суперагент, в таких больших очках, что выглядел, как филин, застигнутый светом дня.

На заднем плане болталось несколько дополнительных знаменитостей – или тех, кого Хьюго Паскаль относил к знаменитостям: хорошо известный светский персонаж, находившийся под судом за убийство жены, транссексуальная теннисная звезда, еще один тип, постоянно мелькавший в телевизионных ток-шоу по поводу многомиллионного процесса палимониии.

– Что за выставка уродов! – прошептал Саймон.

Алексу осенило, что она сама, возможно, часть "выставки уродов" Паскаля – девушка, в чьих объятиях, или хотя бы, в чьей постели умер Артур Баннермэн. Диас поцеловал ей руку. Транссексуал, облаченный в наряд, который мог быть изготовлен только Мэри Мак-Фарден, поскольку она производила плиссированные шелковые платья даже на тех, кто был больше шести футов ростом и с плечами атлета, – одарил ее твердым мужественным рукопожатием. Обвиняемый в женоубийстве выразил ей симпатию за то, как к ней отнеслась пресса. ("Уж он-то знает", – прокомментировал Саймон).

Аарон Даймонд – его сияющая лысина приобрела под калифорнийскм солнцем цвет и текстуру вяленой рыбы, незамедлительно ее узнал.

– Скажите слово, и я продам вашу историю, – вскричал он. – Сегодня же позвоню Джони Эванс или Говарду Камински, и выбью для вас двести пятьдесят аванса. Да что я говорю? Пятьсот, не меньше, Господи Иисусе! Один первый тираж будет стоить не меньше сотни, может полтораста…

– Спасибо, я не хочу.

– Как вам угодно, – сказал он, вполне любезно, но сразу потерял к ей интерес и сменил тему со скоростью гонщика Формулы-1. – Однажды я встречался с Баннермэном. Попытался уговорить его написать мемуары, но он не согласился. Что ж, трудно его винить – он не нуждался в деньгах. Довольно приятный человек, но слегка чопорный, с моей точки зрения. А что это за высокая дама, что все время смотрит на вас?

Алекса обвела мансарду взглядом, и краем глаза увидела знакомое лицо – бледная кожа, длинный нос, аристократическая, несколько надменная улыбка, и поняла внезапно и без тени сомнения, что прийти сюда было ошибкой.

– Саймон, – сказала она, – в углу…

– О, черт, – пробормотал он, но было уже поздно. Высокая женщина шла к ним, улыбаясь Алексе, как давно потерянной подруге.

– Как мило видеть тебя вновь, – сказала она. Ее артикуляция была столь совершенной, что Аарон Даймонд вытаращил на нее глаза, словно она говорила на иностранном языке.

Этого было не миновать, рано или поздно, твердила себе Алекса. Около трех лет она избегала встречи с Брук Кэбот, что было совсем не трудно, поскольку их пути обычно не пересекались. Светская жизнь Брук проходила в ее собственном кругу, среди респектабельных старинных семей, истинных WASP, кровь которых начала разжижаться, а деньги давно иссякли. Они все еще "сохраняли должный вид", – членство в Метрополитен-Клубе, игра в сквош [31]в Рокет-Клубе, лето, проводимое в Дарк Харбор, зима в Хоб Саунд, квартира на Парк Авеню и непременный загородный дом где-нибудь в Вирджнинии или в соответственной части Нью-Джерси,с лошадьми, амбарами и фамильной историей – но теперь ради всего этого надо было работать.

Для этих людей работа была позорной тайной, чем-то таким, чего отцы и деды от них никак не ожидали, и к чему их совсем не готовили. Они происходили не от великих богачей, как Баннермэны, но от поколений состоятельных американцев, живших на проценты от "семейных денег", никогда не прикасаясь к основному капиталу и не предпринимая с его помощью ничего амбициозного. Поскольку они не занимались спекуляциями, Великий Крах по большей части их не затронул. Но налоги на наследство, инфляция и Вторая Мировая война оставили их без гроша – в том числе родителей Брук.