Майкл Корда - Богатство

– Я бы хотел, чтобы мы были друзьями, – продолжал он, и взял ее за руку. – Мне уже хватает врагов, с которыми я могу справиться.

Его рука казалась слишком горячей. Или это она слишком сильно реагирует на его прикосновение? Вернись мыслями к делу, приказала она себе, желая, чтоб он Был менее привлекателен, меньше похож на своего отца…

– Я котел бы узнать вас лучше, – прошептал он, – Гораздо лучше.

Как его отец… Внезапно она отдернула руку. Как бы ни привлекателен был Роберт – а как ее мог не привлекать почти абсолютный двойник Артура Баннермэна? – он – не Артур. Она была в ярости на себя за то, что даже задумалась о Роберте, и в ярости на Роберта, хотя и в меньшей степени, за то, что он попытался воспользоваться ее слабостью.

– Уверена, что мы прекрасно сработаемся, как только сумеем прийти к соглашению, – сказала она несколько более чопорно, чем намеревалась.

Роберт кивнул. Он убрал руку с видом человека, опробовавшего одну тактику, потерпевшего поражение и занятого перегруппировкой сил.

– Алекса, почему бы вам не взять эти проклятые деньги и не отступить? – произнес он совершенно деловым тоном. – Назовите вашу цену.

– Я уже говорила – я не из тех, кто отступает. Деньги меня не волнуют. И я не продаюсь.

– Вы говорите как Алдоны. Их деньги тоже не волновали, но они были чертовски уверены, что их дочери выйдут замуж за тех, кого деньги волнуют. – Его смех так же громок, как у отца, но она впервые расслышала в нем горечь. – А если серьезно, семья Баннермэнов не место для жизнерадостной девушки с головой на плечах! Я в ней родился, поэтому у меня нет выбора, но зачем при соединяться к нам, когда вы совсем не обязаны это делать? Поверьте мне, быть Баннермэном – совсем не забавно.

– Я так и не думаю, Роберт. Артур… ваш отец… имел очень четкие идеи относительно того, что он хотел сделать с Трестом. Он много об этом размышлял. И это было него важно. Единственное, чего он боялся – что занялся этим слишком поздно, и, к сожалению, оказался прав. Думаю, поэтому он так много мне и рассказывал. И я занялась этим вовсе не ради забавы.

Он вздохнул.

– Позвольте мне угадать. Из чувства долга? Тогда – да, вы, Алекса, встретили подходящую семью. Это фамильное проклятие – долг и вина за то, что мы много богаче всех нормальных людей.

– Вы сгущаете краски.

– Ошибаетесь. Отец приукрасил для вас семейную историю. И, вспомните – к тому времени, как вы познакомились, он уже не пытался что-либо сделать ни для семьи, ни для состояния.

Ее изумило, как плохо Роберт знал своего отца. Неужели истину можно так исказить? И было ли представление Артура о Роберте столь же неправильным.? Ей показалось, что это возможно.

– Вы не правы, – терпеливо сказала она, стремясь убедить Роберта. – Он много и тяжело работал. И беспокоился, может быть, слишком много. Я не говорю, что он не совершал ошибок, но кто их не совершает? И думаю, ему иногда хотелось, чтобы в молодости у него быта больше возможности выбора. Вы знаете, что когда-то он хотел быть художником?

Глаза Роберта расширились в искреннем удивлении.

– Художником! С чего вы взяли?

– Он мне рассказал. Ваш дед ему не позволил.

– Не удивительно. Господи Иисусе! Вы можете представить отца, живущего в какой-нибудь занюханной мансарде в Виллидже? Отец, должно быть, подшутил над вами или бредил.

– Он был совершенно здоров, – сердито сказала она. – И серьезен. И зачем ему было обязательна жить в мансарде? Он мог вести вполне респектабельную жизнь и при этом рисовать. Как Уайетт.

Он задумчиво затянулся.

– То, что вы говорите, очень интересно, если он и вправду желал стать художником. Не понимаю, почему он никогда не упоминал об этом. Это сделало бы его облик гораздо более человечным: наследник состояния Баннермэнов сообщает отцу, что он хотел бы рисовать пейзажи или "ню", или что там еще у него было на уме.

– Возможно, он считал, что вы бы его не поняли.

– Я бы не понял. Я и сейчас не понимаю. Но это действительно трогательная история. – Он рассмеялся. – Знаете, я хотел стать исследователем. Представлял, как возглавляю экспедиции, путешествую по всему миру, называю в свою честь горы и реки – но когда я поделился мыслями с отцом, по его реакции вы могли бы счесть, что я заявил, будто собираюсь стать уличным музыкантом или вступить в монашеский орден. Ни под каким видом!

– Почему именно исследователем?

– А почему нет? Возможно, это в крови. Кир был в своем роде исследователем – во всяком случае, авантюристом. Если б он поехал в Панаму, а не в Калифорнию проверять, что происходит на шахтах, возможно, он никогда бы не нажил свой первый миллион. Его младший брат был китобоем, пару раз ходил в Китай, и кончилось все тем, что его корабль потерпел крушение на Фиджи – а он сам предположительно съеден каннибалами. Был и другой брат, "Доктор" Александр Баннермэн, который уехал на Запад искать золото, но нашел только неприятности, продавая индейцам виски и оружие, н в конце концов был линчеван толпой в Ларами. Подозреваю, вполне заслуженно. – Лицо Роберта смягчилось, – Когда отец приобрел земли н Венесуэле, мне было около пятнадцати. Я провел там одно лето. Главным образом объезжал стада с пастухами, ночевал в джунглях, спускался по реке, чтобы посетить индейские деревни… – Казалось, он разговаривает сам с собой. Его глаза словно видели перед собой некие воображаемые дальние горизонты, а не Алексу. – Конечно, отец состоял в совете "Нэшнл джиографик", Американского музея естественной истории, Клуба естествоиспытателей, так что мне легко было представить себя в какой-нибудь экспедиции. Но мне следовало бы знать, что эти надежды никогда не осуществятся. Существовал непреложный закон: Гарвард, школа бизнеса, затем несколько лет на изучение хитросплетений семейного траста. У меня ушли годы, чтобы понять – чем больше я преуспевал в том, чего он от меня хотел, тем больше он меня ненавидел.