Святослав Иванов - Подозрительные предметы

Андрей рассказал ему всё или почти всё. Володя слушал вдумчиво, потом помолчал и изрёк:

– Кажется, я здесь, чтобы поставить диагноз.

– А какое у тебя образование?

– Метафизическое. Я могу ставить все диагнозы и открывать все двери.

– Что ты городишь?

– То, что доктор прописал.

Выпили. Володя утёрся бородой.

– Ну и какой у меня диагноз?

– Вследствие нематериальной детской травмы ты вышел за пределы бытового понимания реальности, привычного для большинства людей. Впрочем, не для всех.

– Как это?

– Мне тоже не свойственно фактологическое восприятие реальности, но моё сознание шагнуло не так далеко, как твоё. Долгие годы ты, не ведая этого, готовил себя к тому пути, на который по-настоящему вышел только сейчас. Впрочем, настоящего -то для тебя и не существует. Ты как будто умер.

– Приятные известия.

– Очень приятные. Ведь если ты умер, тебе уже ничего не страшно. Ты в любой ситуации можешь увильнуть в какую-то другую реальность, всё обязательное здесь, в бытовой реальности, для тебя, в сущности, вполне обходимо, минуемо.

– Так, давай перейдём на более человеческий язык, – пытался усмирить соседа Андрей, – У меня есть ощущение, что моё сознание уже очень давно работало над тем, чтобы стереть грань между реальным и воображаемым. Такое ощущение, что в то утро в офисе она реально так надломилась, и между действительностью и моей фантазией началась неумолимая диффузия.

– Можно и так сформулировать. Но ты и не мыслишь, насколько это б о льшее, чем просто диффузия. Эта перегородка, которую тебе удалось сломать, она с каждым днём всё больше и больше разлагается. На самом деле тебе – одному на тысячу-другую людей – удалось подобрать ключи к своей клетке.

– У меня ощущение, что меня просто пересадили в другую клетку.

Володя формулировал, как дурной эзотерик, от которого несёт благовониями – благо , но всё-таки вонь . И Андрей рядом с этим соседом чувствовал себя не лучше – в голову лезло одно отчаяние, а он же теперь знал, что если что-то есть в голове, то оно есть и вокруг. Так что, веселья ради, играючи, он решил от Володи избавиться.

Огрел его бутылкой, тот свалился на пол, отключившись. Андрей завернул его в ковёр и стал интенсивно тыкать его вилкой, пока на поверхности не стала наконец выступать по четыре точечки в десятке мест зелёная, как и положено эзотерику, кровь. Смеясь, Андрей сложил сочащийся рулон вдвое, тело соседа Володи бодро хрустнуло. Попрыгал сверху, сложил ещё вдвое и ещё вдвое. Получившийся липкий кулёк он спустил в унитаз, вслед за теми сожителями его квартиры, что умирали своей смертью.

Андрей внял советам кого-то из своих советчиков (живые и неживые, все спутались в единый клубок): стал писать, гробя сутки напролёт на прозу, поэзию, драматургию и, как всякий уважающий себя автор, публицистику.

Первые несколько дней он просидел за ноутбуком, конвертируя в текст все самые странные свои идеи. Потом он понял, что одного способа маловато для полноценной деятельности.

На блошином рынке Андрей приобрёл советскую печатную машинку. Не все буквы пропечатывались, строчки выходили очень неровными, а бумага иногда даже рвалась после особенно сильных ударов по заедающим клавишам, но ему так нравился сам процесс, что он испоганил с несколько десятков страниц, не перечитывая.

Попробовал, как Набоков, писать от руки стоя и лёжа. Испробовал различные виды перьев и чернил, подражая старинным классикам, и жёг свечи, чтобы достичь настоящей аутентичности. Казалось, атмосфера прививала ему и какой-то особый слог.

Напившись, он принимал ванну с печатной машинкой и составлял письменные планы того, с какими бы наркотиками следует экспериментировать, чтобы получить тот или иной вид прозы или поэзии.

Исписал целый блокнот во время одной прогулки под дождём.

Впервые за долгое время взялся за гитару и записал на диктофон пару песен, которые сочинил тут же.

Пытался зафиксировать собственный поток сознания, достигнув максимально возможной скорости письма от руки. Научился сносным почерком писать неродной правой рукой (с детства считал себя левшой, а оказался амбидекстром).

Занялся формальными экспериментами: брал собственный текст, искал в словаре использованные в тексте слова, и записывал новый, причудливый текст, составленный из слов, идущих на семь позже. Потом взялся и за русскую классику: