Григорий Полянкер: Друзья детства

А тут Кива нам сулил мороженое, ситро, котлеты и еще какие-то блага, как же отказаться?

И мы сдались окончательно.

Оказалось на сей раз, что это не было шуткой или фантазией.

В субботу на рассвете Кива меня разбудил и шепнул:

– Ну, лентяй, хватит нежиться. Вставай немедленно. Дело есть!

– Какое дело? Отстань. Спать хочется…

– Я вполне серьезно. Подъем! Будем сегодня играть.

– Кто будет играть?

– Опять двадцать пять! Какой ты бестолковый, все будем играть. И ты…

– С ума сошел! – отмахнулся я. – Положи мне миллиард, разве я выйду на публику дурачиться? Ты что ж, не знаешь, я даже перед своей тенью робею…

– Дурень! – рассмеялся он. – Что значит «робею»? Ты разве не знаешь – кто стесняется, тот никогда не женится…

– И ты с ума сошел, Кива! Я думал, что ты шутил, когда говорил о театре, – попробовал я от него отбиться. – Больше ничего нам не остается, как выйти на сцену играть. Ты что, не знаешь, что вокруг гуляют банды? Они могут в любой час ворваться в город и устроить свой спектакль… Повсюду бродят сироты, женщины оплакивают убитых кормильцев, а мы будем дурака валять, играть в театр. Отстань. Дай поспать.

– А эти бродяги, что у нас играли, разве все это не понимали? Но ведь играли?… А чем мы хуже их? Конечно, вокруг творится черт знает что, жизнь не ладится… Бандиты, деникинцы жить не дают. Но жизнь ведь идет, – попытался мне растолковать Кива Мучник.

Больше он мне не дал раздумывать и приказал немедленно одеться, взять грабли, лопату, скликать всю нашу маленькую банду – мальчишек и девчонок, и через час-другой чтобы мы превратили стойло балагулы Файвиша – царство ему небесное – в первоклассный зал, иными словами – в лялечку, иначе останемся без мороженого, без всего… Понятно?

– Нет! Ничего не понятно.

– Странный ты человек. Ничего не понимаешь! – снова стал мне втолковывать новоиспеченный артист. – Я уже все продумал. Для меня уже все ясно. Сегодня после обеда продаем билеты и играем «Колдунью» или «Шестую жену». Понимаешь, я у этих шарамыжников поцупил какой-то ящичек, а там лежали потрепанные пьесы. И мы будем играть похлеще их. Можешь не сомневаться. Одно плохо: кто будет играть жен? Наши девчонки стесняются. На аркане не вытащишь их на сцену. Но это не беда. Ребят переоденем в женскую одежду, нацепим на их головы парики – я у тех негодяев разжился париками тоже, и краски есть, так что мы живем. Если не захотят играть жен, тогда поставим «Сиротку Хасю». Сирот, слава богу, у нас теперь немало. Больше, чем надо!

Выслушав эту тираду, я сказал:

– Ладно, пусть будет по-твоему. Сейчас соберу ребят, и уберем стойло, почистим все, соберем у соседей скамьи, табуретки и расставим, как положено. Достанем два одеяла и сделаем занавес. Только играть – пусть другие. Хоть убей, хоть режь, дай миллиард, играть не смогу. И все тут!

– Ой, от тебя можно чахотку получить! – воскликнул Кива. – Что значит не будешь играть? Будешь! Еще как! С треском, с присвистом! Аж дым пойдет из-под твоих копыт. И получится в тысячу раз лучше, нежели у тех портачей. Вот увидишь. Если я говорю, то знаю, что говорю. Я тебе прилеплю бороду, пейсы, надену длиннющий лапсердак, ермолку на твою дурную башку – и дуй, Мотя!

– О, нет, этого ты не добьешься у меня. Я еще с ума не спятил, чтобы лезть на сцену. Если надо, смогу стоять у занавеса.

– Ну, видали такого идиота? – возмутился Кива. – Впервые вижу… Та что же, не любишь мороженого, котлет?

– Очень люблю. Но я буду стесняться смотреть людям в глаза. К тому же родным, знакомым. Ведь вся улица придет смотреть и мои родители тоже. Только увижу их – рассмеюсь и испорчу тебе всю комедию.

– Как это рассмеешься? Я тебе посмеюсь! – показал он мне кулак. – Что значит – ты будешь смеяться? Ведь мы будем играть трагедию. Плакать надо, а не смеяться. Понял? Трагедию! Ты будешь стоять на сцене как вкопанный, как дуб. Молча, только будешь шататься, будто богу молишься. Понял? И это вся твоя роль. Пока я тебе не наступлю на ногу, ты рта не раскроешь. Вздумаешь смеяться – ты мне испортишь все дело, и мы не только на мороженое и на котлеты не заработаем, но публика нам еще морды набьет. Нам придется бежать на край света. Но ты только слушайся меня. Все будет хорошо.

И, повернувшись ко мне спиной, умчался. Он спешил. Должен был еще со своими артистами, которые сбились, испуганные, в углу, выучить роли, объяснить, что к чему, а время идет. После обеда уже надо играть, а тут еще суфлер, чтоб он пропал, не появился с пьесой.