Григорий Полянкер - Друзья детства

– Боже мой, боже мой, смотрите, что из него сделали! Он никогда не смоет с себя эту сажу… Как дурачок стоит. Я его десятью водами не отмою. Измазали, как трубочиста. Ничего, пусть уж сегодня в дом не приходит! Я ему покажу, как быть артистом!

А стойло угрожающе гудело, требовало танцев.

Кива Мучник свободно расхаживал по скрипучей сцене, чувствуя свое превосходство перед публикой. Он ждал, чтобы шум немного улегся. И вдруг подбежал к нам, схватил за руки и шепнул:

– Ничего, не страшно. Будем танцевать…

– Да я не умею! – чуть не заплакал я, упираясь.

– Дурень, а кто умеет? – улыбнулся он. – Ты что, не бывал никогда на свадьбах, не наблюдал, как топают, крутятся-вертятся? И мы будем крутиться. Главное – больше жизни и не унывать.

И все закружилось перед нами. Наш добрый Кива такое вытворял на сцене, что, казалось, всю жизнь он только то и делал, что танцевал.

Каждый раз, поравнявшись с нами, он говорил:

– Не бойтесь, братцы, бендюжникам это нравится. Делайте так, как я! Больше жизни! Веселее!

Он уже всех наших ребят втянул в круг. Мы теряли бороды, парики, ермолки. А девчонки визжали так, как на настоящей свадьбе.

Публике это так понравилось, что чуть было не разнесли на части стойло.

Кива Мучник строил дикие гримасы, забавляя публику. Но вдруг он весь побелел.

Что случилось? А случилось совершенно неожиданное. Он думал, что после этого танца, когда бендюжники успокоятся, можно будет начать играть трагедию, как было им задумано. Но вдруг увидел, как наш старенький аптекарь, вернее, теперешний наш суфлер, сложил папку, где лежала пьеса, в сердцах сплюнул и отправился домой.

Старичку осточертело смотреть эту комедию. Он думал, что мы серьезные люди, и готов был нам помочь, но оказывается, что мы дурака валяем. В такой компании он не участник!

Наш Кива чуть сквозь землю не провалился. Подумать только, что мы будем делать без суфлера и без пьесы?! Катастрофа, и все!

Вы себе представляете наше положение?

Кива, делая вид, что ничего страшного не произошло, продолжал танцевать и нас подбадривал.

Боже, какой пассаж! Сколько мы еще сможем так крутиться, танцевать?! Кива тихонько проклинал аптекаря и пригрозил, что если тот немедленно не вернется, то он ему все стекла в аптеке перебьет. Чтобы знал. Как же так можно? Ведь он поставил всю труппу в безвыходное положение.

Мы не успели оглянуться, как наш круг танцующих начал редеть. Первыми улетучились девчонки, испарилось и несколько ребят.

Увидев это, наш Кива чуть было не упал. Хоть бросай все и беги на край света! Вся труппа распалась. Осталось два-три верных артиста, в том числе и я. А не убежал я потому, что Кива держал меня крепко за руку, а я в свою очередь еще двух мальчишек.

Но вот вдруг начался у входа в конюшню, то бишь в театр, страшный переполох, крики, смех. И мы, как и весь зал, смертельно перепугались. Подумали было, что в городок ворвалась банда и нам пора бежать прятаться. Но напрасно мы так подумали.

Положение оказалось более сложным.

Оказывается, запоздавшие грузчики где-то поймали шарманщика с его общипанным попугаем и затащили его в театр, вытолкнули на сцену, потребовали играть.

Старый бородатый цыган шел на сцену, как идут на плаху. Он никак не мог понять, что здесь происходит и куда его тащат.

– Послушай, Макар, поддавай жару! Видишь, какая свадьба здесь идет, только без музыки.

– Не стесняйся, Макар! Сам бог тебя привел сюда. Видишь, наши артисты уже охрипли и с ног валятся. И музыки у них нет.

– Поддай жару, шкалик тебе поставим! – доносились со всех сторон дружеские голоса.

– Попка дурак! Попка дурак! – несвоим голосом закричал попугай, увидав знакомую публику.

Зал хохотал, а старый цыган ожесточенно закрутил ручку шарманки.

Публика сразу, казалось, забыла, зачем она сюда пришла.

Все смотрели на цыгана, на попугая и слушали музыку, которую слыхали уже тысячу раз.

Я почувствовал, что спасен. Мои братишки и сестрички все еще не сводили с меня насмешливых глаз, строили мне рожи, и я не в силах был удержаться, смеялся в самых неподходящих моментах, но ничего с собой не мог поделать.

Тут я увидел нахмуренное лицо папы. Он на меня смотрел такими глазами, что я не знал, куда деваться. Да, мне от него крепко попадет. И черт меня дернул переодеться в этот дурацкий балахон, ермолку, вымазаться сажей и глиной. Теперь мне ребятишки прохода не дадут. Все будут меня дразнить. А что скажет отец – я боялся даже подумать. Хоть домой не возвращайся.