Элена Ферранте - История о пропавшем ребенке [litres]

Сейчас я пишу это, и мне даже совестно делается, насколько мне везло. Моя книга сразу вызвала интерес. Одни признавались, что читали ее с удовольствием. Другие восторгались мастерством, с каким создан образ главной героини. Кого-то восхищал жестокий реализм романа, кого-то моя изысканная фантазия, кого-то по-женски мягкий и уютный язык повествования. В общем, хвалебные отзывы так и сыпались, но они были настолько разные, что создавалось впечатление, будто никто из рецензентов роман не читал, а описывал книгу-фантом, сплетенную из собственных предубеждений. Только в одном все критики были единодушны: я рассказала читателю о Неаполе так, как до меня никто никогда не рассказывал.

Мне прислали положенные по договору авторские экземпляры, и я так обрадовалась, что решила подарить книгу Лиле. Прежних своих книг я ей не дарила и была уверена, что и эту она не станет даже листать. Но я считала ее очень близким человеком, единственным, кому доверяла, и хотела выразить ей свою признательность. Она реагировала холодно. Видимо, в тот день у нее было много дел, или она нервничала из-за приближающихся выборов, назначенных на 26 июня и, как всегда, вызвавших в квартале жаркие споры, или просто была не в духе, – не знаю, но факт остается фактом: она даже не взяла у меня протянутую книгу и сказала, что нечего разбазаривать авторские экземпляры.

Я обиделась. Выручил меня Энцо. «Подари мне! – воскликнул он. – Сам я, конечно, не большой охотник до чтения, но сохраню для Тины: пусть прочитает, когда вырастет». Он попросил меня надписать дочке книгу. Чуть подумав, я вывела: «Тине, которая будет лучше нас всех». Я прочитала написанное вслух, и Лила сказала: «Ну, лучше меня быть нетрудно. Надеюсь, она преуспеет намного больше!» Странная реплика! Я написала «лучше нас всех» , а она сузила область сравнения до «лучше меня» . Ни я, ни Энцо ничего ей не ответили. Он поставил книгу в шкаф среди пособий по информатике, и мы заговорили о презентациях, на которые меня уже пригласили.

Если Лила проявляла ко мне враждебность, то, как правило, делала это открыто, хотя иногда маскировала свои истинные чувства под показной заботой и теплотой. Например, она по-прежнему соглашалась посидеть с моими дочками, но при этом каждый раз, когда я их приводила, заставляла меня чуть заметным изменением интонации почувствовать себя перед ней в долгу. «Ты всем обязана мне. Ради тебя я постоянно жертвую собой, и, кем ты станешь, зависит от меня и моей готовности поступиться собственными интересами», – слышалось мне. Я мрачнела и говорила, что, пожалуй, подыщу детям няню. Лила и Энцо обижались, дескать, об этом не может быть и речи. Однажды утром я в очередной раз обратилась к ней за помощью. Она принялась раздраженно перечислять, сколько дел ее ждет. Я холодно ответила, что в этом случае что-нибудь придумаю. «Разве я сказала, что не могу? Раз тебе надо, значит, надо. Твои дочери хоть раз на меня пожаловались? Я хоть раз оставляла их без внимания?» Я поняла, что она хотела услышать подтверждение своей необходимости и признание того, что без ее участия моя публичная жизнь невозможна. После этого я перестала испытывать какие бы то ни было угрызения совести.

Благодаря активности пресс-службы обо мне каждый день писали в газетах и пару раз приглашали на телевидение. Я радовалась и волновалась: мне нравилось находиться в центре внимания, но я боялась ляпнуть что-нибудь не то. В особых случаях я бежала к Лиле за советом.

– А если меня спросят про Солара?

– Говори что думаешь.

– А вдруг Солара разозлятся?

– Ты для них сейчас опаснее, чем они для тебя.

– Все равно страшно. Мне кажется, Микеле совсем рехнулся.

– Книги пишут для того, чтобы тебя услышали, так что нечего отмалчиваться.

Я старалась вести себя осмотрительно. Во время жаркой предвыборной кампании я в интервью даже не заикалась о политике и не упоминала Солара, которые, это ни для кого не было секретом, пытались оттянуть голоса в пользу пяти правящих партий. Вместо этого я рассуждала об условиях жизни в квартале, особенно ухудшившихся после землетрясения, о нищете, сомнительной торговле, неэффективности системы социальной защиты. В зависимости от того, какие вопросы мне задавали, – и от настроения, – рассказывала о себе, о том, как трудно мне было учиться, об ущемлении прав женщин – студенток Высшей нормальной школы Пизы, о матери, о своих дочерях, о проблемах женщин. Время для книжного рынка тогда настало непростое. Писатели моего возраста метались между авангардизмом и верностью традиции, искали себя и своего читателя. У меня перед ними были определенные преимущества. Моя первая книга вышла в конце шестидесятых, во второй я затронула острую тему, благодаря чему попала в узкий круг молодых писателей с собственной творческой историей, пусть и не слишком богатой, и своей, пусть не слишком широкой, аудиторией. Телефон у меня звонил все чаще, хотя журналисты в основном интересовались моим мнением не по литературным, а по социальным вопросам, особенно в том, что касалось положения дел в Неаполе. Интервью я давала охотно, а вскоре начала регулярно писать на самые разные темы для «Маттино» и получила собственную колонку в журнале «Мы, женщины». Я не отказывалась ни от одного выступления, а приглашали меня часто. Мне самой не верилось в то, что происходящее со мной – правда. Мои предыдущие книги были встречены хорошо, но подобного ажиотажа не вызвали. Мне даже позвонили два известных писателя, с которыми я лично не была знакома. Мне предложил встретиться знаменитый режиссер, который хотел снять по моему роману фильм. Каждый день я узнавала, что книгой заинтересовалось то одно, то другое зарубежное издательство. В общем, у меня были все основания гордиться собой.