Элена Ферранте - История о пропавшем ребенке [litres]

Но особенно обрадовали меня два совершенно неожиданных звонка. Сначала позвонила Аделе. Она говорила со мной очень ласково, спросила, как внучки, сказала, что регулярно интересуется у Пьетро, как у них дела, и видела их фотографии – такие красавицы! Я слушала ее, но сама ограничилась парой дежурных фраз. «Я прочитала новый вариант романа, – наконец выдала она. – Книга стала намного лучше, ты молодец!» Она взяла с меня обещание, что, если я поеду на презентацию в Геную, хотя бы ненадолго привезу ей девочек. Я согласилась, точно зная, что и не подумаю выполнять это обещание.

Несколько дней спустя позвонил Нино. Он сказал, что мой роман великолепен ( «Невероятного качества литература для Италии!» ), и попросил разрешения увидеться с девочками. Я пригласила его на обед. Он уделил внимание Деде, Эльзе и Имме, после чего, естественно, заговорил о себе. В Неаполе он теперь почти не бывал, большую часть времени проводил в Риме, активно сотрудничал с моим бывшим свекром и работал над несколькими важными проектами. «Дела идут все лучше и лучше, – то и дело повторял он. – Италия встала наконец на путь модернизации». Потом он вдруг посмотрел мне в глаза и сказал: «Давай снова будем вместе!» Я расхохоталась: «Ну уж нет! Имму ты можешь видеть, когда захочешь, достаточно позвонить, а мне с тобой говорить больше не о чем. И вообще мне кажется, что я родила девочку от какого-то призрака, потому что тебя в моей постели уже не было!» Он ушел обиженный и больше не объявлялся. Он просто забыл о нас – о Деде, Эльзе, Имме и обо мне – забыл, едва я закрыла за ним дверь.

Чего еще мне было желать? Я прославилась. Мое имя перестало быть просто чьим-то именем, оно стало моим. Сама Аделе Айрота позвонила мне с извинениями; Нино Сарраторе пытался заслужить мое прощение и вернуться в мою постель; меня повсюду приглашали. Конечно, мне было трудно оставлять девочек даже на несколько дней, ведь материнские обязанности с меня никто не снимал. Но постепенно я и к этому привыкла. Необходимость производить хорошее впечатление на публику быстро вытеснила чувство вины. Голова полнилась множеством впечатлений, на фоне которых Неаполь и квартал бледнели. Я открывала для себя новые пейзажи и посетила несколько красивых городов, часто думая, что мне хотелось бы там жить. Я знакомилась с интересными людьми, которые давали мне почувствовать мою собственную значимость, и это наполняло меня счастьем. Передо мной распахнулся мир невиданных возможностей. Связь с детьми ослабевала; иногда я даже забывала позвонить Лиле и пожелать девочкам спокойной ночи. Порой я ловила себя на мысли, что могла бы жить и без них, и мне становилось стыдно.

Затем случилась очень нехорошая история. Я готовилась к долгой, на целую неделю, поездке на юг, но тут заболела Имма: сильно простудилась. Я винила только себя, ведь это я постоянно бросала дочку на Лилу. Она следила за детьми очень внимательно, но у нее была куча других дел, и она могла не заметить, что девочка вспотела, а потом ее продуло на сквозняке. Перед отъездом я узнала в пресс-службе телефонные номера всех своих гостиниц и оставила их Лиле, чтобы в случае необходимости та могла меня разыскать. «Умоляю, если будут трудности, сразу звони!» – сказала я ей.

Я уехала. В первые дни я ни о ком, кроме Иммы, и думать не могла, без конца звонила Лиле, но потом закрутилась. Я переезжала из города в город, устраивалась в гостинице и согласовывала с организаторами насыщенную программу. Я готовилась к встречам с читателями, после которых в мою честь обычно давали бесконечный ужин. Время летело быстро. Как-то раз я набрала номер Лилы, но никто не взял трубку. В другой раз ответил Энцо. «Занимайся своими делами, ни о чем не беспокойся!» – как всегда, лаконично сказал он. В следующий раз я говорила с Деде, голос которой звучал совсем по-взрослому: «У нас все хорошо, мам, пока, отдохни там!» Но когда я вернулась домой, выяснилось, что Имма уже три дня в больнице. У нее началось воспаление легких, и ее госпитализировали. Лила была с ней: бросила все свои дела, бросила Тину и легла с моей дочерью в больницу. Я негодовала: почему меня держали в неведении? Но даже когда я вернулась, Лила и не подумала уступить мне место. «Иди домой, ты же только с дороги, отдыхай!» – сказала она.

Я действительно вымоталась, но моя усталость не шла ни в какое сравнение с моим отчаянием. Я жалела, что меня не было рядом с дочкой, когда она нуждалась во мне больше всего. Я не видела, как она страдала. Вместо меня все волнения, связанные с ее болезнью, – затрудненное дыхание, страх, переезд в больницу, лечебные процедуры – переживала Лила. Я посмотрела на нее. Она выглядела гораздо более измученной, чем я. Она не спускала Имму с рук, прижимала ее к себе и согревала своим телом. Она несколько дней не была дома, почти не спала, и смотрела мутным взглядом. А я, несмотря ни на что, ощущала внутри себя свет, лучи которого, возможно, просачивались и наружу. Даже теперь, узнав о болезни дочки, я продолжала испытывать самодовольство: я добилась своего, я снова могу ездить по Италии, забыв о прошлом. Для меня все только начиналось, здесь и сейчас.