Элена Ферранте - История о пропавшем ребенке [litres]

Еще недавно Энцо в подобных случаях бросался за ней, но не теперь. «Может, спуститься, поговорить с ним, – думала я. – Он же сам недавно объяснял мне, как тяжело Лиле, и призывал быть к ней снисходительнее». Но я ничего не предпринимала и сидела у себя, надеясь, что Лила скоро вернется. Скоро она никогда не возвращалась: могла уйти на целый день, а то и пропасть на всю ночь. Куда она ходила? После слов Пьетро я воображала, как она прячется в какой-нибудь библиотеке или бродит по Неаполю, вглядываясь в каждое здание, каждую церковь, каждый памятник и мемориальную доску. А может, она совмещала одно с другим: сначала исследовала город, а потом копалась в книгах. Семейные перипетии так меня измотали, что мне не хватало ни времени, ни сил поговорить с ней о ее новом увлечении; впрочем, при мне она никогда о нем не упоминала. Я знала, как она загорается, когда ей что-то интересно, и меня не удивляло, что она тратит на свои изыскания столько энергии. Беспокоилась я, только когда она исчезала после очередного скандала и – с тенью Тины за спиной – на всю ночь терялась где-то в лабиринтах города. На ум приходили подземные туннели из туфа, катакомбы с рядами человеческих и почерневших бронзовых черепов, наводящие на мысли о душах несчастных бедняков, похороненных в церкви Пургаторио-ад-Арко. Иногда я не ложилась спать, пока не услышу стук входной двери и ее шаги на лестнице.

В один из этих ужасных дней к нам нагрянула полиция. После ссоры с Энцо Лила, как обычно, ушла; через некоторое время я выглянула в окно и увидела, что к нашему дому направляется несколько стражей порядка. Я испугалась, что с Лилой случилось несчастье, и выскочила на лестничную площадку. Но полицейские явились за Энцо: у них был ордер на его арест. Я спросила, в чем дело, и в ответ услышала грубый совет заткнуться. На Энцо надели наручники и увели. С лестницы он крикнул мне на диалекте: «Когда Лила вернется, передай ей, чтоб не волновалась. Это какая-то ошибка».

Мы долго не могли выяснить, в чем его обвиняют. Лила мигом забыла обо всех их разногласиях и бросила все силы на то, чтобы ему помочь. Она не рассуждала – она действовала. Расшумелась она всего один раз, когда ей сказали, что, поскольку их брак с Энцо не зарегистрирован, мало того, формально она замужем за Стефано, считаться женой Энцо она не может и свидания с ним не получит. Она потратила кучу денег, чтобы подать ему весточку и по неофициальным каналам передать, что она делает для него все возможное.

Мне снова пришлось обратиться к Нино. Мариза говорила, что это бесполезно, что он палец о палец не ударил даже ради отца, матери, братьев и сестер, но мне он снова помог – то ли чтобы произвести впечатление на Имму, то ли чтобы показать Лиле, пусть через меня, какой властью он теперь обладает. Впрочем, даже он не мог выяснить, в какую передрягу попал Энцо, и по крохе сообщал мне добытую информацию, разбавленную предположениями, мало заслуживающими доверия. Что же все-таки произошло? Мы знали наверняка, что на одном из допросов Надя, охотно делавшая все новые признания, назвала имя Энцо. Ему припомнили те давние времена, когда он вместе с Паскуале посещал собрания студентов и рабочих на виа Трибунали и участвовал в манифестациях против официальных представителей НАТО, живших на виа Манцони. Следствие пыталось выставить Энцо сообщником преступлений, в которых обвиняли Паскуале. На этом факты заканчивались и начинались предположения. Возможно, Надя утверждала, что Энцо склонял Паскуале к преступлениям не политического, а уголовного характера. Она могла, например, заявить, что ряд кровавых расправ, в том числе убийство Бруно Соккаво, совершил Паскуале, а спланировал Энцо. Или сказать, что знает со слов Паскуале, что Микеле и Марчелло убили они трое: он, Антонио Капуччо и Энцо Сканно, дружившие с детства и одинаково ненавидевшие братьев Солара.

Это были трудные годы. Устройство мира, в котором мы выросли, рухнуло. Прежние знания и навыки, приобретенные с таким трудом и помогающие находить верные ориентиры в политике, внезапно лишились смысла. Такие термины, как «анархист», «марксист», «грамшист», «коммунист», «ленинист», «троцкист», «маоист», «защитник рабочего класса», вдруг превратились в устаревшие ярлыки, чуть ли не в ругательства. Эксплуатация человека человеком и погоня за чистоганом, еще недавно заслуживавшие безусловного осуждения, вернулись под лозунгом свободы и демократии. Между тем еще остававшимся революционным организациям были решительно перекрыты все источники финансирования – как законными, так и незаконными методами. Росло число убийств, людей ни за что хватали и сажали в тюрьму, простой народ жил в атмосфере страха. Такие деятели, как Нино, пробравшийся в парламент, или Армандо Галиани, прославившийся как тележурналист, вовремя сообразили, что климат меняется, и успели приспособиться к новым погодным условиям. Для меня было очевидно, что Надя пользуется мощной поддержкой, в благодарность давая нужные следствию показания. Паскуале и Энцо были слеплены из другого теста. Насколько я понимаю, они продолжали думать и изъясняться, нападать и защищаться посредством тех выражений, которые усвоили в шестидесятые и семидесятые. Паскуале даже в тюрьме не сломался и молчал как рыба, ни в чем не признавался, но и не пытался оправдаться. Энцо, в отличие от него, говорил. Как всегда, с трудом, тщательно взвешивая каждое слово, он открыто заявлял о своих коммунистических симпатиях, но категорически отвергал все обвинения в свой адрес.