Сергей Есин - Твербуль, или Логово вымысла

- Позволю себе, господа, тоже про баб, а не про политику, - возникло новое оживленное писательское соло.

- Про баб, конечно, интереснее, но мы не господа, мы товарищи. Господа пока живые, а помрут, тоже станут товарищи, - пробасил материальный голос.

- А вы думаете, товарищи-писатели, никто не видел, как Фадеев на вокзале Елену Сергеевну в эвакуацию провожал? В литературе и это описано. Вижу, как перед глазами. Впереди Елена Сергеевна с термосочком в руке, в который уложен нарезанный дольками и пересыпанный сахаром лимон - закуска под коньяк, а сзади Сашка Фадеев с двумя ее тяжеленными чемоданами. Как вам фактик? А ведь была у этого алкоголика и бабника в женах замечательная женщина - Ангелина Степанова, артистка из МХАТа. В Москву, в Москву!

- Да и та под старость парторгом оказалась, - отрезвил всех бас-материалист. - А вашему Михаилу Афанасьевичу так и надо. Он, значит, со свой Еленой Сергеевной, пока не умер, во фраке, на балах в американском посольстве вальсировал, а вокруг всех писателей одного за другим забирали. Про дьявола писал, а вышел, между прочим, из православной семьи. Может быть, вы не знаете, что потом, в эвакуации ваша Елена Сергеевна стала любовницей выдающегося советского поэта Владимира Луговского? Может быть, ее к этому времени за писателями постоянно закрепили?

- Классных выбирала, качественных мужиков, ей можно позавидовать, - проверещал здесь несколько манерный, не без специфической перверсии голос. Я тут сразу подумала, кто из писателей-классиков обладал эдакими занятными свойствами? И никого кроме Михаила Кузмина, да Пруста с Оскар Уальдом не вспомнила. Чего Михаил Александрович-то лезет? За последние годы с десяток, наверное, книг его вышло. Вспомнили! О двух зарубежных писателях студентам очень подробно рассказывали профессора на лекциях. У нас студенты любят иностранную литературу. Например, слово "выжопил" впервые ввел в русский переводческий словарь маркиза де Сада именно наш профессор. Какое замечательное филологическое открытие: и так, дескать, и эдак. Но ни первого, ни второго, ни третьего здесь быть не могло - все не в Москве похоронены. Пруст с Уальдом в Париже на кладбище Пер Лашез, а Кузмин в Петербурге - сейчас могилки его грешной уже не отыщешь.

А разговор между тем продолжался об авантажной красавице вдове Булгакова.

- Очень может быть и так, - разъяснял материалист, видимо не только для книги собиравший пикантные сведения, - сначала среди военных дама процветала, потом интерес перенесла на писателей. В какой-то момент писатели стали важнее, стратегически необходимее. Только все это, может быть, наши, товарищи, завистливые и подлые домыслы. Ни одного документика по этому поводу не имеется, ее ручкой ничего не написано компрометирующего. Поэтому советую сосредоточиться на чем-нибудь ином. Как бы со временем ГПУ ни называлось, оно всегда и везде присутствует и своих в обиду не дает...

В общем, из всех углов, как весенняя грязь из дворов, неслись подобные тухлые разговорчики. Но, кроме шепчущихся и стонущих, были здесь еще и почти совсем не материализовавшиеся, недопроявленные тени. Я всегда переключаю внимание на что-то новое. Тени лежали в углу подвала, сваленные в кучу, наподобие груды ношеных носков или кукол, которые в детском театре надевают на три пальца. А в целом ситуация вполне знакомая. Подойдешь, сначала поспрашивают, как идет учеба и выполнение учебного плана, а потом каждая тень, соскучившаяся по живой женской плоти, попытается легчайшим движением прикоснуться, поцеловать бесплотным поцелуем в шейку, почесать возле сисичек, юркнуть под юбку, щипнуть, царапнуть, воздушной ручонкой потереться возле интимного места. Ну, чего с них, с бессмертных покойников, возьмешь!

На все эти небрежные мысли и воображаемые мизансцены ушло у меня не больше того времени, которое умещается на кончике иголки. Пора было, по законам вежливости, свойственной культурным людям с высшим образованием, принимать видимый и вещественный образ, но я обожаю эти переходные минуты, когда сознание и все чувства уже здесь, ты присутствуешь при интеллектуальном шабаше и пиршестве духа, а для собеседников пока еще невидима и представляешь собою внемлющий фантом.

Сколькому же я научилась, вот так зависая над чужими интимными разговорами и фантазиями, сколько интересного узнала! В этом смысле, понаслушавшись первоисточников, кое-что я даже представляю себе лучше нашего знаменитого преподавателя Владимира Павловича Смирнова, кумира и душки. Как он читает, с каким воодушевлением, с каким пафосом, с какой радостью мы все слушаем поэтические истории так называемого Серебряного века и русской эмиграции! Ведь здесь, в банковском подвале, собрались тени, принадлежащие в основном тому времени. Так сказать, собрание по месту жительства и пребывания интересов. Об этом все они, не переставая, говорят. А так как любая тема исчерпаема, то значит, хотя и увлекательно, но об одном и том же. Дурой надо быть, чтобы здесь что-то не запомнить и не донести до стола экзаменатора. Я ведь недаром все эти студенческие годы слыла отличницей. И на этот раз мои писатели говорили все о том же, знакомом, а попросту, как и при жизни, сводили счеты. Я тут, конечно, умилилась, а потом подумала, что, может быть, слышу эти боговдохновенные вздохи в последний раз, и поэтому не поторопилась принять свой видимый привлекательный облик, отложила. Еще налапаются, уроды, маньяки. Я продолжала внимать.