Амели Нотомб - Дневник Ласточки

После этого потрясения я понял: меня способно взволновать только что-то из ряда вон выходящее. Банальные человеческие радости, печали, любовь, ностальгия, гнев по-прежнему обходили меня стороной. Меня трогало лишь то, что выходило за рамки привычных категорий «хорошо» или «плохо». Чувства, которые я способен был испытывать, не имели ничего общего с традиционными представлениями о добре и зле.

Слух вернул меня в стан живых. Я решил приоткрыть еще одно окно в жизнь – зрение. Современное искусство будто специально придумано для таких, как я.

И я начал посещать места, куда раньше никогда не захаживал: Бобур, Ярмарку современного искусства. И разглядывал там ни на что не похожие композиции: это было то, что нужно.

С осязанием ничего не вышло. Еще до того, как меня заморозило, я испробовал и женщин, и мужчин. Так что в сексуальном отношении ничего нового мне не светило, и я отложил решение этой проблемы на потом.

Вкус разбудить тоже оказалось трудно. Я слышал о шикарных ресторанах, где готовят воздушные блюда с божественным вкусом, но обед в таких заведениях стоил в среднем пятьсот евро, то есть половину моей зарплаты курьера. Так что об этом нечего было и думать.

С обонянием дело обстояло гораздо проще: вдыхай, что хочешь, не спрашивая разрешения. Можно даже посреди улицы затрепетать от удовольствия, учуяв запах чьих-то духов. Нос – прямо-таки идеальный орган, он куда более восприимчив, чем уши, которые вечно заткнуты, или глаза с их собственническим инстинктом, не говоря уж о языке, которому для наслаждения подавай изысканные яства. Если бы нашими действиями управлял нос, он сделал бы нас аристократами.

Я научился приходить в экстаз от совершенно неожиданных запахов. Горячий асфальт, которым покрывают дороги, хвостик помидора, сырой и холодный камень, свежий древесный сок, черствый хлеб, словарная бумага, давно увядшие розы, винил и новые ластики вызывали у меня несказанное возбуждение.

Пребывая в снобистском настроении, я шел к новым парфюмерам, которые в своих лавках изготовляют духи по индивидуальному заказу клиентов. До одурения нанюхавшись утонченных ароматов, я уходил с пустыми руками, и торговцы, потратившие на меня столько времени, с ненавистью смотрели мне вслед. Но я же не виноват, что их духи стоят так дорого.

Вопреки или благодаря этим обонятельным забавам мой член наконец затосковал.

Уже несколько месяцев он вообще не напоминал о себе. И какие бы сумасшедшие картины я ни рисовал себе, меня ничто не возбуждало. Самое скабрезное чтиво о том, что творится ниже пояса, не производило на меня ни малейшего впечатления. А порнофильмы я не мог смотреть без смеха.

Я поделился проблемой со своим коллегой Мохаммедом.

– Знаешь, это, конечно, глупо, но, может, тебе влюбиться? Обычно помогает… – сказал он.

Умник выискался. Как раз это самое чувство, которое необъяснимым образом привязывает нас к одному человеку, пребывало у меня в безнадежной коме. Мохаммед не понял моей беды. Я обиженно пробормотал:

– У них нет хлеба? Пусть едят пирожные.

– Давно это у тебя?

– Почти полгода.

Сочувствие в его взгляде сменилось презрением. Не стоило ему говорить, что ручным способом у меня тоже не получается. Мне вспомнился эпизод из «Чрева Парижа», когда бедняк жалуется хозяйке мясной лавки, что три дня ничего не ел. И сострадание толстухи сменяется брезгливым негодованием, потому что так низко пасть может только совсем уж конченый человек.

Один священник заверил меня, что воздерживаться можно бесконечно долго. Но омерзительные святоши, неукоснительно соблюдающие свои обеты, – лучший аргумент в пользу секса, даже самого убогого или извращенного. Я был готов на все, только бы не походить на них.

Ухо – слабое звено. В отличие от глаза оно лишено века, а потому вдвойне уязвимо: в результате вечно слышишь то, чего тебе не хочется, и не слышишь того, что услышать хотел бы. Если разобраться, то все люди туговаты на ухо – даже те, кто гордится абсолютным слухом. Музыку придумали, помимо прочего, ради создания иллюзии, что мы владеем этим самым несовершенным из пяти чувств.

Осязание и слух заменили мне все – как это бывает у слепцов и паралитиков. И музыка странным образом возмещала отсутствие сексуальных удовольствий. К этому располагала и моя работа: я на дикой скорости носился по Парижу в наушниках, и мой мотоцикл еще больше зверел от децибелов.

Рано или поздно это должно было случиться: я сбил старика. Ничего страшного.