Самуэль Беккет: БЕЗЫМЯННЫЙ

То, что я не абсолютно глух, подтверждают звуки, меня достигающие. Ибо хотя молчание здесь почти нерушимо, оно все же неполное. Я не забыл первый звук, услышанный мной в этом месте, с тех пор я слышал его часто. Для ясности я вынужден считать, что мое пребывание здесь имело начало. Даже ад, хотя он и вечен, берет свое начало с мятежа Люцифера, и потому допустимо, в свете этой отдаленной аналогии, считать, что я нахожусь здесь всегда, но не всегда здесь находился. Такой ход мысли весьма мне поможет. И память, в первую очередь, хотя я не считаю себя вправе к ней обращаться, скажет свое веское слово, в случае необходимости. Тысячу слов, я не считаю. Возможно, они меня порадуют. Итак, после долгого периода абсолютной тишины раздался слабый крик, я его услышал. Не знаю, слышал ли его Мэлон. Я был удивлен, это еще слабо сказано. После долгой тишины – слабый крик, немедленно прервавшийся. Что за тварь издала его и, если это по-прежнему она, все еще издает? Трудно сказать. Во всяком случае не человек, людей здесь нет, а если и есть, то они не кричат. Неужели виновен Мэлон? Или я? А может быть, кто-то из нас просто перднул? Скверная мания – когда что-то происходит, допытываться о причине. Но мой долг представить все как было. Только зачем говорить о крике? Возможно, что-то ломается, или сталкиваются два предмета. Здесь раздаются звуки, время от времени, этого достаточно. Этот крик, начнем с него, потому что он был первым. И другие, совсем не похожие. Я уже начинаю их распознавать, но еще не все. Можно умереть и в семьдесят, так и не повидав комету Галлея.

Мне безусловно поможет, так как я должен и себе приписать какое-то начало, если я свяжу его с началом моего пребывания. Ждал ли я где-нибудь того момента, когда это место приготовят для меня? Или оно ждало того момента, когда я появлюсь и заселю его? Из этих двух предположений, с точки зрения полезности, гораздо лучше первое, и я буду часто прибегать к нему. Но оба отвратительны, и потому я заявляю, что наши начала совпадают, что это место было создано для меня, а я – для него, одновременно. И звуки, которые я еще не распознаю, по-прежнему мне не слышны. Но звуки ничего не изменят. Ведь крик ничего не изменил, даже самый первый. А мое удивление? Должно быть, я ожидал его.

Несомненно, пора дать Мэлону спутника. Но сначала расскажу о происшествии, случившемся пока однажды. Я ожидаю его повторения, не сгорая от нетерпения. Две фигуры, удлиненные, похожие на человеческие, столкнулись прямо передо мной. Они упали, и больше я их не видел. Естественно, я подумал о псевдопаре Мерсье-Камье. В следующий раз, когда они появятся в поле зрения, медленно сближаясь, я буду знать, что вскоре они столкнутся, упадут и исчезнут, и это, возможно, позволит рассмотреть их лучше. Ошибаюсь. Я продолжаю видеть Мэлона так же смутно, как и в первый раз. Поскольку взгляд мой неподвижен, я вижу, не скажу отчетливо, но настолько отчетливо, насколько позволяет видимость, лишь то, что происходит непосредственно передо мной, то есть, в рассматриваемом нами случае, столкновение, последующее падение и исчезновение. Об их приближении мне сообщит только смазанное мимолетное видение, схваченное краешком глаза, и что за глаза! Путь, которым они следуют, конечно, кривая, две кривых, и встреча, разумеется, произойдет неподалеку от меня. Ибо видимость, а может быть, состояние моего зрения, позволяет мне видеть только то, что происходит в самой непосредственной близости. Могу добавить, что мое положение, кажется, несколько приподнято относительно грунта, если только это грунт, а не вода или другая жидкость. Таким образом, для того чтобы лучше видеть происходящее рядом, мне приходится немного опускать глаза. Но больше я их не опускаю. Одним словом, я вижу только то, что происходит прямо передо мной, я вижу только то, что происходит совсем рядом со мной, то, что я вижу лучше всего, я вижу плохо.

Почему меня изображали среди людей и дневного света? Кажется, я тут ни при чем, но сейчас не до этого, и разбираться мы не станем. Я все еще вижу их, моих представителей. А что они мне порассказали! О людях, о дневном свете. Я отказывался верить, Но кое-что запало в память. Когда, каким образом поддерживал я связь с этими господами? Неужели они вторглись ко мне, сюда? Нет, сюда никто не вторгался. Значит, это произошло в другом месте, хотя в других местах я никогда не был. А ведь только от них я мог узнать то, что знаю о людях и их способах выносить это. Впрочем, не столь много, так что я вполне мог обойтись без этого знания. Не скажу, что все оно бесполезно, оно мне пригодится, если меня вынудят им воспользоваться. Это будет не впервые. Итак, я в долгу за эти сведения перед теми, с кем я ни разу не встречался, что меня озадачивает. Может быть, у меня врожденное знание, вроде знания добра и зла? Это кажется невероятным. Врожденное знание о своей матери, например, разве такое можно представить? Я не могу. Моя мать была одним из излюбленных предметов их разговора. Кроме того, они открыли мне всю подноготную Господа Бога. Сообщили, что я завишу от Него, в конечном счете. Они опирались на вполне надежный авторитет Его представителей в Балл и, не помню как дальше, так называлось, по их словам, место, где бесценный дар жизни был заколочен в мою глотку. Но наибольшую решимость они проявили, заставив меня переварить ближних моих, в этом они были непреклонны. Из их лекций я помню мало, почти ничего. Многого я не смог понять. Но некоторые описания я, кажется, сохранил, вопреки собственному желанию. Они прочли мне курс о любви, о разуме, очень ценный, очень ценный. Они учили меня считать и даже рассуждать. Часть этого вздора мне пригодилась, были такие случаи, не отрицаю, но этих случаев не было бы, оставь они меня в покое. Я и сейчас им пользуюсь, почесывая задницу. Низкие они, должно быть, типы с карманами, переполненными ядами и противоядиями. Возможно, меня обучали заочно. И все-таки их лица кажутся знакомыми. По фотографиям, наверное. Когда вся эта чушь прекратилась? И прекратилась ли? Несколько последних вопросов. Может быть, это временный перерыв? Их было четверо или пятеро, они собирались у меня, это называлось представлением отчета. Один особенно, Базиль, так, кажется, его звали, наполнял мое сердце ненавистью. Не открывая рта, уставив на меня зоркие глаза – прогоревшие, но еще не потухшие угли, он понемногу изменял меня, превращая в того, кем хотел видеть. Неужели он все еще взирает на меня из мрака? Неужели, присвоив себе мое имя, то самое, которое мне всучили в их мире, он по-прежнему им владеет, упрямо, из года в год? Нет, нет, здесь я в безопасности, забавляя себя мыслями о том, кто именно мог нанести мне эти царапины.