Самуэль Беккет: БЕЗЫМЯННЫЙ

Может быть, это из деликатности, не желая меня обидеть, все делают вид, что не подозревают о моем существовании? Но подобную душевную чуткость вряд ли можно приписать собакам, которые прибегают по нужде к моему жилищу и явно не подозревают, что в нем находится живая плоть и кровь. Отсюда следует, что запаха у меня тоже нет. А ведь если кто-нибудь и должен пахнуть, так это я. Как, учитывая вышеизложенное, Махуд может ожидать от меня нормального поведения? Мое наличие подтверждают, если угодно, мухи, но в достаточной ли мере? Разве не садились бы они с тем же удовольствием на коровью лепешку? Да, до тех пор, пока этот вопрос не найдет удовлетворительного разъяснения или пока меня не заметил кто-нибудь помимо Мадлен, я не сумею поверить настолько, чтобы продолжить свою деятельность, тому, что говорится обо мне. Это утверждение я считаю крайне важным, но, следует заметить, вскоре я уже не сумею воспринять его, настолько ухудшились за последнее время мои способности. Очевидно, мы сталкиваемся здесь с проблемой перехода, чреватой неожиданностями. Допустим, я преуспел в умирании, приму самую удобную гипотезу, так и не сумев поверить в то, что когда-либо жил, я знаю, на свою беду, что это не то, чего они хотят для меня. Ибо это случалось со мной уже неоднократно, причем они не жаловали меня даже коротким отпуском по болезни, среди червей, перед тем, как воскресить меня. Но кто знает, что на этот раз сулит будущее? Чем думаю умнее, тем под гору быстрее, – во всяком случае, это было бы неплохо. Возможно, когда-нибудь некий господин, случайно оказавшись рядом со мной, с возлюбленной под ручку, в тот самый момент, когда последнее издыхание одаривает меня заключительной сладостью отлетающего времени, воскликнет, достаточно громко, и я услышу: Послушай, этот человек нездоров, надо вызвать скорую помощь! Таким образом, одним выстрелом, когда, казалось бы, никакой надежды, два прекрасных зайца. Я умру, но я жил. Если только не предположить, что господин подвержен галлюцинациям. Тогда, чтобы рассеять все сомнения, его возлюбленной достаточно будет сказать: Ты прав, любовь моя, кажется, его сейчас вырвет. И тогда я буду знать наверняка и испущу дух под звуки икоты, так часто, увы, омрачающей торжественность происходящего. В бытность свою Махудом я знал одного доктора, который утверждал, что, с научной точки зрения, последний выдох исходит с другого конца, и именно там, а не у рта, семья должна подержать зеркальце, прежде чем вскрыть завещание. Но откуда бы он ни исходил, не вникая в эти мрачные подробности, я, бесспорно, серьезно заблуждаюсь, полагая, что смерть, самое по себе, можно считать следствием или хотя бы свидетельством предшествовавшей ей жизни. Лично я не имею впредь ни малейшего желания покидать этот мир, который они так старательно мне навязывают, не убедившись предварительно, что я действительно в нем был, по пинку в зад, например, или поцелую – любой знак внимания годится, лишь бы он исходил не от меня. Пусть хотя бы два независимых наблюдателя немедленно заметят меня здесь, и я позабочусь об остальных. Как все становится ясно и просто, когда открываешь глаза на внутренний мир, предварительно подвергнув их воздействию внешнего, чтобы извлечь выгоду из контраста. Я не хотел бы, хотя и устал смертельно, покидать преждевременно эту плодоносную жилу, ибо я второпях к ней уже не вернусь, о нет. Но довольно этого проклятого первого лица, оно сбивает с толку, так я совсем перестану себя понимать, если не буду осторожен. Но о ком, в таком случае, идет речь? О Махуде? Нет, еще нет. О Черве? Тем более. Ба, любое местоимение годится, если смотреть в корень. Дело привычки. Потом подправим. На чем я остановился? Ах да, блаженство ясности и простоты. Теперь надо как-то связать это с несчастной Мадлен и с ее великой добротой. Знаки внимания, подобные оказываемым ею, упрямство, с которым она продолжает замечать меня, разве все это не доказывает убедительно, что я действительно присутствую здесь, на улице Брансьон, неслыханное название на моем родном острове? Разве избавляла бы она меня от жалких моих экскрементов по воскресеньям, устраивала бы гнездо с наступлением зимы, защищала бы от снега, меняла бы опилки, втирала бы мне в голову соль, надеюсь, не забыл ничего, если бы меня здесь не было? Разве посадила бы она меня в кувшин, подняла бы на пьедестал, обвесила бы фонариками, если бы не была уверена в моей реальности? Какое счастье было бы покориться этой улике и следующему за ней приговору. Читать дальше