Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики

- Евгений Викентьевич, мы спланируем нагрузку кафедры на весенний семестр без моего участия, - добавил я, - нагрузка у меня так мала, что её и не заметят. А заведующим я советую назначить Юрия Александровича Медведева. Что греха таить, он фактически и исполнял эти обязанности!

Ректор согласился с этим.

- Что ж, до вашего отъезда я отсюда не выйду, - сказал ректор, - пожелаю вам счастья! И много не пейте! - добавил он уже мне на ухо.

Так мы дружески и расстались. Выйдя из больницы, я сдал дела Медведеву, рассказал ему о разговоре с ректором. Новый год я встретил вдвоём с Тамарой, а первого января вечером, взял свой неизменный портфель и уехал в Москву.

Когда поезд медленно отходил с перрона, а я всё смотрел в окно на остающуюся там Тамару, и меня от волнения повело. Но состояние было знакомым, я мобилизовался и выстоял.

- Москва, Москва, люблю тебя как сын, как русский - сильно, пламенно и нежно? - удивлённо прошептал я сам себе. - Сбылась мечта: - я хотел добавить 'идиота', но задумался, так ли это? - Конечно, идиота, а кто же кроме него мог так просто, за 'здорово живёшь', уехать из Москвы в Тбилиси, потеряв право приехать сюда обратно?

И твёрдо, решительно сказал себе: 'Да, да - сбылась мечта идиота!'

'Дважды москвич Советского Союза'

У моего дяди писателя Георгия Гулиа есть повесть 'Весна в Сакене', за которую он получил Сталинскую премию. Главный герой этой повести - абхаз по имени Смел (смелый, значит!), и живёт он в абхазском селе Сакен. А потом этот Смел переезжает в Москву и про себя называет её 'Добрый город'. И новая повесть Георгия Гулиа так и названа - 'Добрый город'.

Для самого писателя Москва оказалась действительно добрым городом, как и для другого абхаза-писателя - Фазиля Искандера. Недаром абхазы так тяготеют к России, что все просят - возьми, Россия, нас к себе! А Россия всё не берёт, да не берет. Вот и приходиться бежать сюда по одному!

Особенно нравилось мне в дядиных повестях то место, где Смел и его русская девушка гуляют поздно ночью вокруг Кремля и видят, что там светится только одно маленькое окошко. Не иначе, Сталин находится в этой комнате и работает там даже тогда, когда вся страна спокойно спит. Как нравилось мне это место в повести, как я его перечитывал, пуская при этом сентиментальную слезу! И думал - неужели я, как Смел, когда-нибудь возьму под руки красивую русскую девушку и буду ночами гулять с ней вокруг Кремля?

Что ж, теперь я, как 'дважды москвич Советского Союза' мог делать это смело и заслужено. Да, звание это далось мне немалой кровью! Надо зарабатывать гордое звание москвича, а не то, что - родился в Москве сам собой, без всякого труда, и считаешься москвичом!

Это звание можно сравнить разве только с аналогичным гордым званием 'дважды еврей Советского Союза'. Звание такое получали те евреи, которые непродуманно, или, поддавшись вражеской агитации, соблазну, уезжали из СССР в Израиль. А, намучившись там, хлебнув полную чашу горя и страданий, снова с неимоверными трудностями возвращаются обратно на родную советскую землю, и, обнимая, целуя её, произносят почти как Сципион Африканский: 'Россия, я держу тебя в своих руках!'. Что ж - и Сципион, и они оказались провидцами:

Прессу всей страны обошла тогда фотография пожилого еврея - Иуды Лазаретного, вернувшегося с исторической родины на советскую, и, лёжа на взлетно-посадочной полосе, целующего бетон родного аэропорта.

Ну, хватит о грустном! Для меня всё складывается прекрасно и радужно - любимый город, молодая жена, перспективная работа, верные друзья! Но это становится подозрительным, когда всё так хорошо:

Жёнушкины нравы

Подъезжая к Москве, я воспринимал все станции и полустанки, которые поезд пренебрежительно проходил без остановки, как свои, родные, подмосковные. Вот Текстильщики, а близ них - Кузьминки, где я месяц назад так опасно для здоровья погулял. А вот, мы проезжаем мостик через Яузу, откуда видна церковь Мартина Исповедника, где я как сутенёр, караулил хитроумную путану Ленку. От этой церкви три минуты хода до моего нынешнего дома, вот даже видна высоченная труба от котельной в уже 'нашем' доме!

Поезд подходит к Курскому вокзалу, но ни Мони, ни Оли не видно, хотя обещали, гады, встретить. 'Начинаются сюрпризы!' - подумал я, и, вздохнув, вышел из вагона.

Двенадцать минут пешком - и я у 'себя' дома. Открываю одну дверь, другую - пусто. Даже бабка - 'коммунистка' не выглянула. Сажусь на стул, жду сюрпризов. И вдруг - с топотом, громкими восклицаниями и хлопаньем дверей, в комнату врываются мои 'родственнички' - Оля и Моня. Оля кидается мне на шею, наносит множественные поцелуи, Моня тоже целует меня в щёчку: Опоздали, оказывается, к приходу поезда. Я даже не спросил, ночевал ли Моня здесь у Оли. Какое теперь это имеет значение? Я - среди своих, меня любят, чего же ещё надо?