Максим Веселов - «Клуб Шести»

— А в чём, собственно дело? — Теодор явно не понимал, причём тут он и его галерея.

— Да, собственно, и ни в чём. Ты в галерее выставляешь себя. Так? Или ещё кого выставишь? А? Говори сразу.

— Да, себя. Мы её и открыли — только под мои работы. Что ж, в самом деле, рисую и складываю, рисую и складываю. Надоело, вот и открыл себе галерею.

— Я тут о Мейерхольде уже говорила. Помнишь, он открыл «театр имени себя великого»? Это при жизни-то! Ты, значит, у нас тут тоже этакий Мейерхольд местного разлива… Ну, это хорошо. Только, смотри, захочешь ещё кого разместить, лучше мне сперва скажи, от греха подальше… Это не угроза. Не подумай чего! Это предупреждение, и китайцев тут нет, повторять не будем.

— Да я не тупой, что тут повторять. Спасибо, что рассказали. Откуда же знать про такие дела. Я и предположить не мог. Действительно, подошёл бы ко мне кто из друзей, попросил сделать собственную персоналку, что, отказал бы я что ли?

— И теперь не отказывай, только сначала, со мной переговори. А, может, ты к нам в Клуб вступишь? А?

Пауза. Этак, бля-яммм, и — пауза. МХАТ рыдает.

Теодор вздрогнул как подпрыгнул, что не ускользнуло от внимательных глаз дамы.

— Ой, Мариэтта Вла… э… Я тут уже раз вступил, на свою голову. Разделаться не могу. На всю жизнь впечатлений хватит. Не-ет, спасибо, Мариэтта, я как-нибудь без клубной жизни, а? Я ж — художник, мне картины надо писать, а с людьми контактировать должен мой менеджер, у меня плохо получается. Опять вляпаюсь…

— Это куда ж ты вступить успел? Во что? Чё молчишь? Тоже закрытый Клуб? Та-ак. А какую, ты, милый друг, ещё деятельность у нас ведёшь, кроме художнической?

— Не понимаю вас… э… о чём ты?

— Ладно мне тут баки заливать. В каждом бизнесе — свой клуб. Чем промышляешь ещё, Теодор? Ты уж меня посвяти, пожалуйста, а то… мало ли, какие хвосты за тобой.

Случится чего с тобой, а я тут всего Неелова выставляю, и тоже попаду в прицеп, а? Колись, чем промышляешь, колись. Свои люди, надо без греха.

Что тут сказать? И не соврёшь ведь ничего. И, как есть, не расскажешь. А рассказать частично, не поймёт ничего. «Клуб по интересам»… Подумает, что извращенец какой. М-да, как с людьми тяжело. Ждёт. Надо чего-то говорить. Но, Мариэтта Власовна оказалась дамой мудрой, житейски мудрой.

— Вот что, мил товарищ, не хочешь говорить, не говори. Одно мне скажи, только чтоб как на духу: не вляпаюсь я с тобой прицепом никуда, а?

— В этом клянусь. Не вляпаетесь. Никаким каком. Извините.

— Верю. Тогда, Теодор, тащи завтра свои картины, и жди меня за час до открытия.

На том и распрощались.

Мариэтта засела за компьютер, в штатах её сестра уже бодрствовала на местном художницком рынке, пора было писать e-mail-льные письма или «трещать по Skype».

Страна, в лице Мариэтты Власовны, готовилась проститься ещё с одной партией произведений изобразительного искусства. Впрочем, страна, НЕ в лице Мариэтты Власовны, этого даже и не заметит.

Не говори мне о любви, но — обними.

Мила (так для краткости и красивости тут же наименовал Людмилу Теодор) по селектору отпросилась у Мариэтты, и теперь, в лёгком пальтишке-колокольчике шагала под руку с художником по ночному проспекту. До зари ещё оставалось много часов сказки.

Воздух Теодору казался переполненным озоном. Грудь раздувало и сердце бухало.

Наверное, со стороны они были похожи на папу с дочкой, девушка едва доставала ему шляпкой до плеча. Она напевала что-то из романсов Вертинского, голос понравился художнику и он раздувал ноздри — старался дышать тихо, что бы лучше вслушиваться. По городу изредка мчались одинокие машины, дико жужжа шинами, как лани, вырвавшиеся из зоопарка автомобильных «пробок». Окна в домах уже почти не светились, город погрузился в глубокий сон. Туман, рассыпаясь по земле клочьями, подтверждал ирреальность путешествия двух незнакомых душ среди каменных кавалькад со спящими телами людей внутри. Звёзд небыло, на то он и город. Небо фиолетово-чёрным космосом нависало на крышах домов и проваливалось до земли между ними. Вокруг идущей парочки образовался остров, со всех сторон окружённый фиолетовой чернотой. Их руки переплелись сильнее, в попытке не чувствовать одиночества человека в космосе, во вселенной, в бесконечности пустоты. Она перестала петь и заговорила. Вкрадчиво, с расстановками, тоже нараспев.

— Зачем в мою голову впихнут мозг, осознающий себя даже не молекулой, даже не атомом, по сравнению с огромностью неживой вселенной? Я раньше боялась представлять в воображении космос, он не умещался в моей голове и голова, казалось, лопнула бы, вместив этот взгляд в бесконечность… Зачем жизнь, такая краткая, такая бессмысленная, по сравнению с вечностью? Это не справедливо, жить так мало.