Максим Веселов - Дом без приведений

Все эти дни, ему каждую ночь снился момент их знакомства. Каждый раз событие прибавляло во сне пару-тройку новых штрихов, настолько правдоподобных, что Стасу становилось непонятно — эти нюансы были на самом деле, и он на них попросту не зафиксировал внимания, а теперь, в расслабленном сне они всплывают на экране его ума, или вольная фантазия романтичного сна сама пририсовывает детали. Хотелось думать, что — первое, и Стас так думал. У него был пример: будучи в Москве в Третьяковке, его поразила картина «Боярыня Морозова» у волшебника цвета Сурикова. Если просто глянуть на картину и пойти в соседний зал, то ничего и не увидишь. А вот если присесть у неё на пуфик и вглядываться в каждый отдельный предмет, долго рассматривать одну деталь, то через некоторое время заиграет всё полотно, засветится изнутри таааким цветом, которого в жизни просто не бывает. Но на картине он настолько естественен, что, выйдя из Третьяковки в вечернюю зимнюю Москву, можно увидеть, что Москва — она другая. И жизнь другая. Светящаяся неизвестным лучезарным светом изнутри предметов и событий, до краёв наполняющих холст этой жизни. Кстати, надо упомянуть, что, выходя в тот раз из Третьяковки, Стас решил приобрести на память репродукцию картины. Долго искал её в висячих залежах ватмана в музейном киоске, нашёл, глянул — нет света-цвета. Не передаёт принтер божественного свечения. Отложил «гигантскую открытку», но, дабы пустым не уходить, купил следующую за ней — неизвестного ему художника Семирадского, что-то там про «танцующую толи вдоль кинжалов, толи сабель». Попка понравилась у девушки, закрутившейся в каком-то надрывном танце. Купил как память о «Морозовой». И теперь, разглядывая висящую на стене «танцующую», вспоминал шедевр Сурикова, картину, меняющую отношение к жизни, восприятие её, и точку зрения на происходящее. Подобная метаморфоза, случилась во время встречи с Лилей. Жизнь изменила краски. И теперь каждую ночь он снова пробирался в галерею сна, что бы ещё и ещё раз внимательно разглядывать шедевр их знакомства в кафе, каждый раз замечая всё новые и новые штрихи.

А дело происходило следующим образом.

Однажды он засиделся в кафе дольше обычного: на улице лил скучный дождик и дул промозглый ветер с реки. Не лучшие времена для прогулок. Сидел, потягивал кофе, не обращая внимания на половину строк читал газету, размышляя о своём. Уже столько лет он один. Точнее — не получается у него быть вдвоём. Спасибо характеру, что как это ни сложно, но каждый раз находил в себе силы не тянуть лямку этой бессмысленной супружеской лодки, выброшенной очередным тайфуном быта на берег, а всё же в один прекрасно-ужасный момент мог сказать: «Всё, я так больше не могу жить». Немного лукавил. Раны отношений были не совместимы с жизнью вообще. Из последней уходила надежда. На счастье, на ощущение родства, на будущее. В голове надолго зависала одна единственная мысль, похожая на строчку декадента: «Этот мир не такой как ты хотел…» Но, когда Стас переживал подобное состояние в следующий и третий разы, он догадался о тенденциозности данного состояния, напоминающего скорее — психическое похмелье. Была хорошая гулянка, много пели и говорили по душам, много и бурно лобызались с охами в алькове, потом морально передрались, потом забылись тревожным сном… и вот теперь — отходняк. Что делать? Как и с любого бодуна, помогает трудотерапия, помогает секс со случайной попутчицей и душевные беседы с сочувствующим другом, которые могут закончиться уже настоящей пьянкой. А можно просто — переждать. Метафизически «лежать на диване и тупо смотреть голливудские мультики не про что». Вот он и ходил по кафешкам, тянул горькое кофе и глядел в окно или газету. Однажды даже придумал хокку:

Хокку больше тянуло на карандашный шедевр, с дрожью в пальцах процарапанный на стене туалетной кабинки, но Стас находил в ней близкий его сердцу ассоциативный ряд: кафе любят красить изнутри в цвет подаваемого напитка, не заботясь, что больше этот цвет напоминает кардинально другой продукт — уже жизнедеятельности, а не растительности; про растворимый кофе «Максим» все заслуженно забыли, как и про его молодость — двойную по насыщенности и гнусную по содержанию; «больной пилигрим» он потому что все сверстники давно женаты, а его всё мотает от одного очага к другому — и это несомненно говорит о болезненной несовершенности его сознания; а «эзотерическая шаль», это те размышления и интерпретации, которыми он окружает свою тёмную несостоятельность в этом мире успешных полудурков, идентифицирующих себя только со статусом поглощаемых продуктов. Он — пилигрим, держащий курс не «куда-то», а «отсюда», он ловит ветер перемен в паруса своей жизни и использует его для того, что бы всё дальше и дальше уходить от торговых портов.