Мари Осмундсен: Благие дела

В прихожей на полочке для головных уборов она обнаружила дамскую сумку, которую проглядела раньше. В сумке лежала пара тонких коричневых перчаток и сиреневый шарф искусственного шелка с крупным рисунком. Карианна отлично помнила этот шарф — довольно безвкусный, он пропах одеколоном и камфарными пастилками, пропах Мимми. В зеркале что-то мелькнуло, от стен отдавались звуки, которые они впитали в себя: голос Мимми, ее шаги, ее мучительно-затрудненное дыхание. Одеколон и камфарные пастилки. Бабушка .

Карианна рухнула на пол в передней и, свернувшись в комочек, зарыдала над коричневыми перчатками и неприглядным шарфиком с крупным рисунком.

Но плач не принес облегчения. Не помог. От чего он должен был помочь? Умерла страдавшая разными недугами женщина преклонных лет. И если то, что Карианна испытывает сейчас, называется скорбью, значит, скорбь вовсе не чиста и не благородна, как утверждает молва. Скорее она неподобающа и омерзительна. Карианне некогда скорбеть. У нее куча других забот.

Она поднялась с полу и запихнула сумку, перчатки и шарф в ближайшую картонную коробку. Потом спустила грязную воду в уборную, налила из горячего крана новой воды и занялась шкафами в передней.

Сегодня Карианна не позволила себе передохнуть в парке, не вышла на улицу, чтобы купить яблоко или бутылку апельсинового сока. Она вымыла шкафы, полки, окна, холодильник и плиту. Стены и потолок остались на потом. Если продавать квартиру, очевидно, придется делать в ней ремонт, красить и что там еще. Уборку Карианна закончила потная, грязная и изнемогшая; приняв душ и переодевшись в джинсы и свежую кофточку, она села в гостиной разбирать письменный стол.

В старой конфетной коробке лежали письма и рисунки: «Мимми от Карианны». Она торопливо перелистала их: поздравления с Рождеством, всякие детские каракули и завитушки, ангелочки с принцессами. Нашлось и письмо, которое она искала. Карианна хорошо помнила, как писала его. Ее не выпускали из комнаты, посадили под замок, и она, тоскуя по Тарику, сочинила письмо Мимми.

«Дорогая Мимми! Пожалуйста, попроси папу, чтобы он разрешил мне пожить у тебя. Они держат меня взаперти. Обращаются со мной, как с малым ребенком. Почему все говорят, что мне еще рано заводить детей? Это неправильно. Я все равно буду рожать!»

Видимо, дело было зимой, потому что Карианне уже исполнилось шестнадцать лет.

Она вышла в кухню, достала из буфета спички и спалила письмо в раковине, обратив его в пепел. Коробку из-под конфет вместе с рождественскими открытками и рисунками она положила к себе в сумку. Остальное пускай лежит в столе: старые письма, счета, лотерейные билеты Фонда помощи детям, фотографии, справки, сберегательная книжка, квитанции на небольшие суммы, переведенные Красному Кресту или Церковному обществу помощи нуждающимся. Каждую принесенную почтой просьбу о пожертвованиях Мимми воспринимала как приказ, как счет наравне с другими счетами. Вроде очередного взноса в счет погашения своего долга Господу Богу. Она творила благие дела.

Горсточка пепла.

Карианна прошла к телефону.

Поколебавшись, набрала свой домашний номер. Никто не ответил: конечно, Бьёрн ведь у родителей в Экеберге. Позвонить туда у нее не хватило духу. Вместо этого она набрала телефон собственных родителей, поговорила с отцом: пусть приезжает в понедельник, все вещи собраны, можно увозить. А вот связываться с маклером по продаже недвижимости пока не надо. Мимми всегда предполагала, что квартира достанется ей, Карианне, поэтому она чувствует себя связанной какими-то обязательствами, она еще не созрела для продажи. Затем Карианна перекинулась несколькими словами с матерью; она отчетливо представила себе материнское лицо, как только закрыла глаза и услышала в трубке ее ровный голос: эти недоговоренные фразы, их бессвязность и печаль, когда речь зашла о Мимми, не создавали впечатления глубокого страдания, однако Карианна знала, что мать тяжело перенесла смерть Мимми. Ну почему мама не может взяться за ум и сделать что-нибудь путное с собой и своей жизнью? Карианну охватило безнадежное, досадливое раздражение. Боль за мать. Она поскорее закруглила разговор и, прежде чем позвонить в коммуну, где жила Рут, некоторое время сидела с телефонной трубкой в руке.

Карианна задумалась о Бьёрне, о его длинных тонких пальцах, мягких, рано поседевших волосах. Она вспомнила, что дома давно стоит в шкафу бутылка белого вина, вот они и потолкуют за бутылкой, а потом лягут на только что купленном синем диване, наплевав на пятна, которые появятся на обивке, и на друзей, которые могут позвонить в Дверь… Впрочем, кто же это придет в такую поздноту? Они будут пить вино и мириться со всей пылкостью, на какую только способны их тела, и может быть, кто знает…