Мари Осмундсен: Благие дела

— Придется платить, — заявил гном. — И недешево! Сама знаешь.

— Мне все равно, сколько это будет стоить.

— Я подумаю, — сказал гном, поднимаясь на ноги.

И Карианна осталась в парке одна. В воздухе посвежело, отметила она, колени, прикрытые юбкой, совсем закоченели. Она, пошатываясь, встала и взглянула на замок Кампенслоттет, силуэт которого прорисовывался на фоне темнеющего над городом кристально-чистого небосвода. Рядом возвышалась на пригорке скорбная громада старинного доходного дома, только в нескольких окнах которого горел свет.

По примолкшим ночным улицам Карианна двинулась домой, в Грюнерлёкку.

Бьёрн вернулся домой поздно и, конечно, разбудил ее, когда всей тяжестью упал на двухспальную кровать, от него пахло вином и табачным дымом.

На следующее утро, в воскресенье, Карианна встала в половине девятого и устроилась на кухне с чашкой чая, крутым яйцом и бутербродами. Она любила воскресные утра, любила лето, любила долгие неторопливые завтраки, голубей, скребущихся в слуховое окно.

Через некоторое время проснулся и Бьёрн, она слышала, как он копошится в комнате. И вот он появился в кухонных дверях, бросил взгляд на нее. Но ничего не сказал, она тоже промолчала. Бьёрн прошел в ванную, судя по звуку, пустил душ, потом снова появился в кухне, гладко выбритый, с мокрыми волосами и покрасневшими от шампуня глазами. По-прежнему молчком.

— Сварить тебе яйцо? — предложила Карианна.

— Можешь не беспокоиться, — буркнул он, — сам сварю.

— Я просто не знала, захочешь ли ты. И тем более не знала, когда ты встанешь.

— Я же сказал, сам могу сварить!

Она не проронила ни слова, пока он наливал в кастрюльку воду, доставал чашку, тарелку, подставку для яйца. В конце концов молчание стало непереносимым, и она спросила:

— Что с тобой?

— Ничего.

— Ничего так ничего, — сказала Карианна, хотя понимала, что отвечает неверно. Просто она была сейчас не в состоянии взвалить на себя следование правилам, играть в игру так, как положено, так, как в нее играли всегда.

Однако Карианна слишком хорошо знала, что он способен хранить молчание часами, до тех пор пока она не подчинится естественному ходу вещей и сама не приступит к долгому и трудоемкому делу вытягивания из него той или иной «правды».

— Я съезжу к Мимми, — сказала она, поспешно поднимаясь из-за стола, — хочу там все отдраить к завтрашнему дню, когда папа приедет с фургоном.

— Разве мы не пойдем к моим родителям?

— Гм-м-м, — промычала Карианна. — Думаю, не будет ничего страшного, если ты сходишь один. Мне надо закончить с квартирой.

И сама почувствовала: слишком много оправданий.

— Ну ладно, — сказал он.

И даже не поинтересовался, когда она собирается вернуться. А она не стала говорить.

Зеркало так и осталось незавешенным. У Карианны был выбор, она могла повесить плед, если бы захотела. Но накануне в зеркале отражалась одна картинка, и Карианна продолжала видеть ее, как видела она и другие картинки, независимо от того, были они закрыты пледом или нет. Самое простое, конечно, было бы повесить плед на место, поскольку ей еще требовалось время на раздумья, однако это казалось излишним, несущественным, и она оставила все, как есть.

Карианна налила в ведро горячей воды, насыпала порошка и принялась отмывать кухонный буфет.

Из гостиной не доносилось грузных бабушкиных шагов, и Мимми не включала радио, чтобы послушать воскресную службу из Кафедрального собора.

Мимми была не более чем горсткой пепла в урне.

Мысль об этом не укладывалась в голове.

Если бы Карианна сумела выжать из себя слезы, глядишь, ей было бы легче поверить в реальность происшедшего, но слез не было, а были только тряпка, и беспорядок на кухонном столе, и грязь, незаметно и настырно въевшаяся в дерево и краску.

Карианна всегда считала, что у Мимми в квартире чисто. Теперь же она поняла, что старушка справлялась лишь с поверхностной уборкой. Да и как она могла осилить что-либо большее? Как можно было ожидать от нее большего?

Было бы нелепо, почти неприлично горевать о смерти этой женщины с набухшими венами, повышенным давлением и десятками килограммов лишнего веса, колыхавшимися у нее на животе, руках, бедрах.

Но такой она выглядела со стороны. Внутри же Мимми, видимо, оставалась неизменной до конца, думала Карианна, ее личность не была затронута годами, переменами, морщинами, тучностью и одиночеством.

Отдраив полки в шкафах, Карианна убрала на место сервиз и сухие продукты. При всей своей страсти к порядку, системе, организованности, она стыдилась того, что роется в Мимминых вещах.