Герда Антти - Земные заботы

Когда все кончилось и я вышла в духоту города, я совершила поступок, по-видимому, самый спасительный для пассажира туристского класса, который, не имея диплома летчика, вынужден сам вести самолет, чтобы добраться домой, — я пошла и купила себе платье. А для Стуре, который должен был встречать меня на вокзале, — бутылку самой лучшей сигнальной субстанции. Ну вас к черту, думала я. Все равно лучше, чем Ольссон Аллохол, не скажешь: «Спасибо за все, и катитесь к черту!»

В пятницу у нас была Карин с детьми, дети хотели покупаться в озере, а Карин — забрать ящик ранней картошки. Я всегда сажаю побольше скороспелки, чтобы хватило и на ее долю, зимней картошки — тоже. Они круглый год едят мою картошку, так приятно отдавать им собственноручно выращенные овощи. Гун я могу и не давать, она возьмет сама. И хоть бы в благодарность не лишала меня радости отдать. А то ведь она просто идет и берет. Казалось бы, не все ли равно, но на самом деле — не все равно. И дело не в картошке и не в овощах, а в том, что мне обидно: как она смеет так со мной обращаться после всего, что я для нее сделала. Я понимаю: это все мелочность, но мне от этого не легче. Моими услугами пользуются и надо мной же смеются, совсем как Густен. Я не хочу, чтобы Гун платила мне за овощи, но спросить у меня разрешения прежде, чем рвать их, она могла бы. И тогда бы я с радостью ей это позволила. Есть разница, черт возьми, говорю я Стуре. Меня это бесит. Что бы я для нее ни сделала, ей все мало! Если у меня не найдется полкроны, чтобы вернуть ей после того, как я привезла купленные по ее же просьбе продукты, она не постесняется прийти на другой день и получить с меня эти полкроны. Кто я ей, в конце концов? Служанка?

Обычно Стуре пропускает это мимо ушей, разве что пожмет плечами — мол, про Гун все давно известно, не возмущайся, с таким человеком это бесполезно. Но если я не уймусь и буду долго жаловаться и сетовать на свою судьбу, он в конце концов взорвется:

— Да вышвырни ты ее к чертовой матери! Ее никто сюда не звал. По мне, так пускай хоть завтра катится на все четыре стороны. Любая помощь вознаграждается черной неблагодарностью, спасибо тебе никто не скажет. Сами жить не умеют, вот и садятся другим на шею, а ты расхлебывай. Так тебе и надо. Чужое дерьмо все равно не разгребешь, и неважно, хуже оно или лучше. Бог ты мой, чтобы я стал церемониться со всякой пьянью? У нее, — он кивает головой на потолок, — у нее ведь ни стыда, ни совести, чего ты с нею носишься? Что могла, ты сделала, и даже больше, чем надо, вот в чем твоя ошибка. Потому ты и злишься. Плюнь ты на нее! Тебе что, больше всех надо?

Я знаю, что он прав, и чаще всего все кончается тихо и мирно, мне ведь надо только выплеснуть свою досаду, да это и случается не часто; я и самой Гун могу сказать, если что не по мне, — осторожность и деликатность исчезли вместе с Флоренс Найтингейл. А по поводу овощей я сказала, что требую одного — спрашивать разрешения прежде, чем что-то рвать; после этого она пришла и, склонив голову на плечо, жалобно, как нищенка, спросила, нельзя ли ей выдернуть несколько свеколок. Конечно, я разрешила, и она забрала свеклу вместе с ботвой, а потом выбросила ботву из окна своей кухни: мол, вот тебе, получай. Я подобрала ботву, отнесла и положила ей на кухонный стол, при этом предупредила: чтобы больше этого не повторялось.

Мне вовсе не доставляет радости вести с кем-то войну, но иной раз это необходимо. Когда война уже у тебя на пороге, остается либо драться, либо капитулировать. Ни то, ни другое не принесет мира, потому что его не существует; а капитулируют люди, когда не решаются воевать, когда хотят быть добрыми, и если после капитуляции они не погибнут, то в конце концов окажутся втянутыми в еще более ожесточенную войну.

Интересно, почему тот умник, который выступал по радио, говорил, что прогресс — это война, губительная для всех. Если бы он сказал, что прогресс — это просто война, я бы с ним согласилась.

Мне бы тоже хотелось уметь сохранять нейтралитет, как Стуре, например, но у меня это не получается. Вообще-то. Бог с ним, с нейтралитетом, но мне бы хотелось уметь проявлять участие, не принимая ничего близко к сердцу. Может, мне действительно больше всех надо? Довольно противная черта, к тому же просто наивная. Несмотря на самые добрые намерения. Тот, кто сохраняет нейтралитет, защищен от разочарований. А дурой быть неприятно.

Теперь вот еще Карин, я же вижу, что ее что-то гнетет. Она такая беспокойная, нервная, в глазах тревога. Глаза ее наблюдают за детьми — мы смотрим, как они купаются, — скользят по мне, по воде, но видит она только то, что точит ее изнутри, и она так похудела. Я обратила на это внимание, когда мы с нею купались. Мы с нею купаемся нагишом. Зато Енс и Эва — непременно в плавках и в купальнике, как Стуре, — он купается нагишом, только когда мы одни. Детей моя нагота и притягивает и смущает, особенно Енса, я вспоминаю, как меня в детстве так же захватывала и пугала нагота моих родителей. Но трехлетняя Эва не смущается. Она трогает мою грудь и сообщает, что сосала из такой груди молочко, когда была маленькая. Я говорю, что тоже могла бы покормить ее, да только сделала из своего молока сыр, не хочет ли она бабушкиного сыра? Но сыра Эва не хочет.