Ольга Покровская - Всегда буду рядом

А у меня вдруг перехватывает дыхание. Вот так же когда-то беспечно хохотали мы на Воробьевых горах, встречая первый рассвет нашей взрослой жизни. А она, жизнь, лежала впереди и казалась такой огромной, непостижимой, бесконечной. И мы строили воздушные замки, возводили припорошенные розовыми юношескими мечтами немыслимые конструкции, фантазировали, дурачились, не зная еще, что время уже ведет свой счет. Что никогда не останавливающиеся часы отсчитывают секунды, минуты, приближая нас к неизбежному. Что сломанное однажды уже нельзя будет восстановить, что, свернув в определенный момент в сторону, ты никогда уже не сможешь вернуться обратно на тот же перекресток и переменить судьбу.

У каждой из нас теперь за плечами целая жизнь, у каждой свои боли, разочарования и победы. Все пронеслось, как миг, и давно осталось в прошлом то свежее летнее утро. Время летит вперед, не медлит, позволяя нам приспособиться к новым обстоятельствам, и мы бежим все быстрее в вечной погоне за ним.

Мыслимо ли было представить, что когда-нибудь нам будет пятьдесят, что, оглядываясь назад, мы будем поражаться тому, как быстро все прошло, как мимолетны оказались некоторые наши мечты и, напротив, как крепко вросли в бытие отдельные вроде бы случайные наши начинания. Что даже с самыми страшными потерями жизнь не заканчивается, и мы находим в себе силы снова и снова подниматься, переводить дыхание, утирать кровь с разбитого лица и идти вперед.

Могла ли я подумать когда-то, что мои актерские амбиции рассеются как дым и останутся лишь в далеких воспоминаниях. Что я переживу смерть любимого мужа и разлуку с дочерью. Что даже сейчас, в пятьдесят, так и не обрету нигде в мире места, которое смогу назвать своим домом, что бродяжья судьба будет нести меня по городам и весям, и я, после смерти Генри уже не верившая в то, что снова смогу писать, опять буду видеть за каждым встреченным в толпе человеком историю его жизни, новое начинание, новый сюжет? Что эта жажда – жажда писать, жажда творить – так и будет идти со мной рука об руку и заменит то, что для других называется «обычным человеческим счастьем»? А впрочем, к чему загадывать? Жизнь еще не кончена, мне еще будет шестьдесят, семьдесят, восемьдесят. Что-то еще маячит впереди, пока незримое, но уже существующее, уже нашедшее свое место на том огромном циферблате, где запечатлены все наши судьбы. И хочу я того или нет, оно однажды настигнет меня, потому что было бы слишком наивно и эгоцентрично считать, что мы сами хозяева своей жизни. Нет, все предопределено, все свершится в свое время, а нам лишь остается терпеливо этого ждать и принимать со смирением.

«Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем», – повторяю я про себя древние строки, рассеянно глядя перед собой…

За окнами кафе сгущаются сумерки, вплывают в переулки, просачиваются в подворотни, и вскоре в потемневшем стекле уже можно разглядеть наши размытые силуэты. В этом своеобразном кривом зеркале черты видны лишь расплывчато, и ни возраста, ни социального положения смеющихся за столом женщин определить невозможно. Кто знает, может, это вчерашние школьницы, собравшиеся тут отметить выпускной вечер. Или немолодые уже, битые жизнью, утратившие розовые юношеские иллюзии женщины?

В самой верхней части окна отражаются висящие на стенке над нашим столиком часы, повторяющие по дизайну вывеску над входом в кафе. И золоченые стрелки бегут назад в зеркальном отображении.

А мне снова приходит в голову мысль о параллельных мирах, параллельных временных пластах, в которых мы навсегда остаемся такими, как были в определенный момент нашей жизни. Время не остановить, не повернуть назад, как стрелки этих отраженных часов. Но где-то, где-то там существует мир, в котором нам навсегда семнадцать, и мы хохочем, сидя на покрытом молодой весенней травой склоне смотровой площадки. Где-то есть мир, где я бесконечно репетирую с Болдиным Катерину, а Кира бредет с Мариной по ночным Лужникам, а Танька, высунув от усердия кончик языка, выполняет конкурсную работу по английскому. Где-то есть мир, в котором Генри сидит у рояля с пятилетней Сандрой на коленях, я вхожу в комнату, он оборачивается ко мне и улыбается.