Энрике Вилла-Матас - Такая вот странная жизнь

Размышления об отсроченных казнях – любимое занятие меланхоликов – вернули меня к мыслям о самом себе: ведь я, в зависимости от того, какое решение приму, и от того, что случится нынче вечером, вполне могу оказаться в роли существа, которому не остается ни дня жизни – во всяком случае, настоящей жизни, той жизни, которой наслаждаются люди – так я полагал, – живущие в счастливом согласии с законами своих желаний. Мысли об отсрочке исполнения приговора подвели меня к мысли о том, что надо закончить подготовку к лекции, к той самой лекции, с помощью которой я, играя роль вульгарной Шехерезады, собирался обмануть самого себя и поверить, будто все еще можно отсрочить исполнение вынесенного Роситой приговора, еще можно потрясти ее до глубины души моим выступлением, чтобы эхо моих слов никогда больше, даже долгие годы спустя, не отпускало ее, преследовало жарким тайным шепотом, если, конечно, я не положу к ее ногам, прямо в зале на улице Верди, голову Кармины, – иначе мы никогда больше не увидимся.

Я раздумывал над всем этим, когда ко мне вдруг подкралось неприятное воспоминание, воспоминание о том дне, когда мы познакомились с Роситой и я сказал ей на террасе кафе:

– Я буду любить тебя вечно.

Глупость, конечно, просто я был от нее без ума. Теперь, по прошествии многих лет, легче всего было бы изречь, что такое объяснение в любви на самом деле нельзя считать искренним, но и теперь я этого не скажу – своими чарами она сразила меня наповал. Кроме того, в те дни я был особенно влюбчив – я искал женщину на всю жизнь. И с тех пор я не сильно изменился. Да, я утратил наивность, примирился с тусклостью чувств, привык к скуке и разочарованиям, а все равно остался тем же отчаянным влюбленным.

Тогда Росита приблизила свои губы к моим, прежде царапнув их ноготком, и заявила:

– А я буду тебя любить в шесть вечера в следующую среду.

Я изо всех сил старался стереть неприятное воспоминание о том дне, но тут услышал скрежет ключа: Кармина отпирала входную дверь. Я метнулся к себе в кабинет, чтобы сделать вид, будто работаю над реалистической трилогией, и чтобы жена решила, будто я так заработался, что почти забыл о лекции, где мне предстоит говорить о мифической структуре героя.

Сидя в кабинете, я продолжал терзаться неопределенностью ситуации, в которую попал; почти теряя рассудок от собственного безрассудства, я с жадностью ухватился за новую мысль: мой рабочий кабинет должен быть совсем не таким, как сейчас, он должен быть завален секретными документами, всякого рода шифрованными сообщениями, а окна должны быть всегда накрепко закрыты, шторы – задернуты. В тот миг я отдал бы что угодно, лишь бы именно так оно и было, лишь бы в моем владении оказались, скажем, разные донесения о жизни, особых приметах и примечательных поступках как минимум шести миллионов человек – например, жителей всей Каталонии. Иными словами, я хотел быть настоящим шпионом, а не жалким подглядывателем и истребителем муравьев.

Повторюсь: я терял рассудок от собственного безрассудства, полагая, что моя судьба решится в ближайшие два часа, и я не мог отвязаться от вопроса: чем порадует меня фортуна, хотя на самом-то деле решение должен принимать я сам. Тут на память мне пришла фраза, однажды произнесенная Карминой: «Чем больше мужчина любит женщину, тем ближе он к ненависти». Что именно она хотела этим сказать? Может, имела в виду мое плохо скрываемое увлечение ее сестрой?

Я сел за письменный стол, решив сделать вид, будто занят особенно трудным куском реалистической саги о несчастных обитателях улицы Дурбан. Я действительно сделал вид, что пишу, но на самом деле продолжал заниматься своими мыслями – мыслями о том, как было бы здорово, превратись этот кабинет в обиталище настоящего шпиона. Хотя, по правде сказать, трудно отыскать что-либо менее похожее на обиталище настоящего шпиона. Окно было открыто, и в него запросто мог мимоходом заглянуть любой прохожий. Нет, мой кабинет не был тайным шпионским логовом. Тогда я встал перед зеркалом и решил изобразить из себя заправского секретного агента. Незадолго до того я уже принес в кабинет плащ, черные очки и смертоносный зонт. Что еще нужно? Пожалуй, нужна только Мата Хари в качестве невесты. Или нужно стать настоящим секретным агентом. Но ничего постыдного в том, что агентом я не являюсь, тоже не было.

Я вообразил, как через полчаса буду спускаться по лестнице собственного дома, раздираемый сомнениями: какой выбор сделать и что требуется для моей жизни. Я вообразил, как шагаю вниз по улице Дурбан, спрятав в портфель, с которым обычно хожу на лекции, все, что надо, чтобы нарядиться шпионом. Я переоденусь в туалете на улице Верди. Я буду читать лекцию, не снимая черных очков и плаща, а смертоносный зонт положу на стол. Лекцию я закончу, обретя уверенность в себе – и во многом именно благодаря этим атрибутам тайного агента, то есть человека заведомо решительного, – потом подойду к тому месту, где будет сидеть Росита, и, прежде чем мы с ней убежим, распрощаюсь с публикой какой-нибудь остроумной сентенцией про любовь. Я скажу им: «Даю вам честное слово шпиона, долговечность наших чувств так же мало зависит от нашей воли, как и продолжительность нашей жизни».