Хулио Кортасар - Дивертисмент

– Я понимаю, уже поздно, очень поздно, – зачем-то сказала она то, что было и так очевидно. – Но дверь у вас открыта, и я услышала голоса…

Сусана нарушила угнетающую статичность нашего натюрморта (а до этой секунды мы наверняка изрядно напоминали рыбу, разложенную на столе; ни дать ни взять – творение кисти Энсора), сделав жест, едва ли не самый древний в системе знаков, если не считать занесенного для удара кулака. Во взмахе ее руки было предложение крова, места у очага и хлеба-соли, но Лаура от всего отказалась, тоже дав понять это одним сдержанным жестом.

Все, что происходило в тот вечер, наверняка останется в моей памяти навсегда. Но сильнее всего в нее врезалось паучье движение руки Марты, скользнувшей по ковру и впившейся в рукав рубашки Хорхе, который уже выпрямился, готовый вскочить и ринуться навстречу Лауре. Рука Марты – это были все мы, даже Сусана влилась в общий порыв, в нечеловеческую силу пальцев, что отчаянно – но не выставляя это напоказ – пытались пригвоздить Хорхе к тому месту, где он сидел, удержать его рядом с нами – навсегда.

Но он, как герой древних преданий, легко, одним движением руки, сбросил все оковы и, вскочив на ноги, шагнул навстречу Лауре, неподвижно ждавшей его у двери.

– Да, это я, – просто сказала она. – А ты что, проводишь меня? Вот здорово.

Быстрее, быстрее, времени терять больше нельзя. В тот час, когда, казалось бы, как никогда нужно было объясниться друг с другом, мы молча сели на ковре в кружок, словно краснокожие в вигваме, и принялись за бутылку коньяка, которую Сусана, как всегда вовремя, принесла откуда-то с кухни, не сказав при этом ни слова. Марта положила голову на плечо Ренато и плакала, рассеянно разглядывая узоры на ковре, она плакала и пила, поочередно – пила и плакала, а я тем временем на ощупь нашел подставленную ладонь Сусаны и едва заметно погладил ее. К ночи мы покончили с коньяком и воззрились друг на друга, несколько успокоившиеся, но ничуть не менее запутавшиеся, по-прежнему не знающие, что делать.

– Марту нужно куда-нибудь увести. – Ренато был, как всегда, лаконичен. – Но, Инсекто, домой ей сейчас никак нельзя.

– Ни домой, ни куда бы то ни было я ее не поведу, – последовал мой ответ. – Лично я вообще никуда не пойду, останусь здесь до утра.

– Нельзя же отпускать ее одну в таком состоянии.

– Ничего со мной не случится, я, если надо, и сама прекрасно дойду, – буркнула Марта из-под прядей волос, закрывавших ее заплаканные глаза.

– А тебя вообще не спрашивают, – взяв ее за руку, веско заметил Ренато. – Сусана…

– Хорошо, я ее провожу.

(«Су, помоги!»)

– Куда? – спросил я.

– Не знаю, куда скажете. Да хоть к тебе домой. Если надо, я побуду с ней до утра, а завтра – все по своим норам.

Завтра.

– Не хочу я никуда уходить, – запротестовала Марта, для чего ей пришлось выплюнуть попавший в рот локон. – Здесь есть ковры, кресла, столы. Я могу поспать с Сусаной или где-нибудь в гостиной.

Похоже, она уже поняла, что домой ей сегодня возвращаться не стоит. Ее дом на одну ночь перестал быть ее домом. Марта еще пыталась что-то возражать, но было ясно, что выпила она слишком много, и, не обращая внимания на протесты, Сусана повела ее в ванную, чтобы ополоснуть ей зареванное лицо, а я отправился ловить такси. Из подъезда они вышли, как две сестренки – под ручку. Марта выписывала ногами немыслимые кренделя, которые Сусана, как могла, старалась скорректировать и свести к движению по прямой. Я помог им сесть в машину, и Марта, забившаяся в дальний угол сиденья, тотчас же заснула. Сусана сжала мне руку и сказала:

– Лучше бы я осталась с тобой.

– Нет. Сегодня я просижу ночь в студии Ренато, проболтаю с ним до утра. А завтра…

Завтра. Какие же мы все глупые!

– Замок на входной двери чуть туговат, – предупредил я Сусану, – поворачивай влево и нажимай сильнее. Спокойной ночи.

Во сне Марта плакала, такой я ее навсегда и запомнил, ее образ хранится в моей памяти, как фотография того, кто уехал далеко, куда-то за океан; она очень изменилась, но не хочет в этом признаваться, и тогда – плачет.

– Ну что? – спросил я Ренато. – Как насчет совместного бдения над оружием?

– Лично я не против. Давай перетащим сюда диван, а потом поставим лампы так, чтобы свет падал ровнее.

Мы быстро навели порядок. Я отнес остатки ужина в кухню, где мне пришлось переложить Тибо-Пьяццини на мраморный подоконник; иначе бокалы и тарелки не поместились бы на столе. Через окно в кухню проникал свежий ветерок, ночь была тихая – почти как пишут в книжках. Когда все было готово, Ренато подошел к мольберту и сорвал с него резавшее глаз желтое покрывало. Полулежа на диване, я впился глазами в меньшую фигуру. В персонаже, собиравшемся войти в дом, легко угадывались черты Ренато. Столь же безошибочно узнавался человек с мечом на первом плане: это был Хорхе.