Хулио Кортасар - Дивертисмент

– Более чем достаточно. А ты, Инсекто? Вот скажи, почему бы тебе не почитать нам какой-нибудь из сонетов? С выражением, и чтобы ручками так… Уже приближАется шЕствие – звОнкие гОрны слышнЫ… – Тут он запнулся и искоса посмотрел на Марту.

– В сиянии солнца сверкает воителя меч, – пробормотал я. – Вот уже второй раз эти строчки вылезают, как джинн из бутылки, в самом неподходящем месте. Эй, Ренато, когда нам представят меч?

Может быть, мне и не стоило задавать этот вопрос, но и смолчать было уже невыносимо. Все мы идиотски старательно обходили интересовавшую нас тему, и, полагаю, сам Ренато воспринял мой выпад скорее с благодарностью, чем с обидой.

– Только не сегодня, друзья, – весьма любезно ответил Ренато. – Завтра – вот великое слово, великое оправдание любой задержки. Del doman non c'e certezza. [41]Поэтому, господа флорентинцы, chi vuol esser lieto, sia. [42]Я поднимаю этот бокал белого «Аризу» в память о Лоренцо Великолепном.

– Завтра, – проговорила Марта, механически повторяя тост. – Даже это слово – как по-разному оно может звучать. Demain, tomorrow, завтра – ужас какой-то!

Я заметил, как подрагивает рука, на которую Марта, сидя на ковре, оперлась. Она посмотрела вино на свет, осушила бокал и, закрыв глаза, легла. Но перед этим сделала мне какой-то знак рукой, словно бы призывая к чему-то.

– Пожалуй, я прочту вам одно маленькое и вполне дурацкое стихотворение, – объявил я, обрадованный такой возможностью. – Это не сонет, да и вообще к поэзии это произведение относится лишь косвенно. Я его написал после того, как услышал на пластинке одну песенку Дамии, пластинка потом не то разбилась, не то осталась у кого-то. Но стихотворение получилось, и даже ничего. Вот слушайте.

Я так прочувствованно прочитал стихотворение, что Сусана даже расплакалась. Бедная Су: быть так хорошо знакомой со мной и при этом оставаться способной разреветься над финальной сценой любого из романов Чарльза Моргана. Вихили, одними жестами, подтвердили право моего творения на существование.

– Очень похоже на одну вещицу, от которой был без ума наш покойный папаша, дон Леонардо Нури, – заметил Хорхе. – Но следует признать, что Инсекто не без изящества пользуется техникой раннего Неруды, сочетая ее с сентиментальностью Карриего. Результат получился весьма недурной.

Хорхе насмешничал и при этом смотрел на меня со щенячьей нежностью. Он говорил, что моим коньком должна быть гномическая, нравоучительная поэзия, что мне следовало бы переложить стихами телефонный справочник. Он все говорил и говорил – пока не подавился куском бутерброда, да так, что Марте пришлось изо всех сил колотить его по спине. Хорхе все еще докашливал, валяясь на полу и картинно извиваясь в театрально преувеличенных конвульсиях, когда – совершенно неожиданно для всех – хлопнула входная дверь. Вихили, инстинктивно потянувшись друг к другу, напряглись всем телом. Спокойнее всех выглядела Сусана: взглядом и легким движением головы она сделала Хорхе замечание по поводу оставленной нараспашку двери, а затем направилась в прихожую. Я испытал чувство, наверняка хоть когда-либо испытанное каждым: смесь ощущений, когда тебя словно что-то давит и крутит там – ну там, внизу, – и одновременно покалывает где-то в затылке. Ренато внешне вообще никак не отреагировал на то, что случилось, и продолжал с самым серьезным видом вертеть в руках поднятый к свету бокал – словно маленькую, сверкающую и искрящуюся карусель.

– Кто там? – крикнула Марта каким-то не своим, будто в гипнозе, голосом.

Нашим глазам предстала очень серьезная и внимательно-настороженная Лаура Динар. В руках она держала – словно молитвенник – маленькую сумочку. How pure at heart and sound in head, [44]– вспомнился мне Теннисон. Лаура переводила взгляд с одного из нас на другого, она разглядывала нас серьезно, чуть наклонив голову, без тени улыбки на лице.