Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Зачем? Чтобы вернуться в состояние вины перед ближним? Особенно перед тем, чье мнение и чувства особенно дороги?.. Вот здесь — темный лес. Разгадка этого ребуса была бы очень познавательной… Пока же очевидно лишь то, что без вины и раскаяния вся система ценностей такого индивидуума просто разваливается на куски.

Но не стоит обольщаться: такое можно встретить не только в России, хотя и в более разжиженном виде.

Если это способ самосовершенствования, то довольно изощренный. Ведь вывести отсюда можно что угодно. В этом и вся беда русской природы…

Попытаться растолковать это кому-нибудь здесь, во Франции, — решат, что ум за разум зашел. Рядовому французу, подчас погрязшему во фрейдистских комплексах, эта черта русских кажется формой врожденного мазохизма. Мазохизм русским приписывали испокон, но чаще от недоумения. Если вы не мазохисты, то как вы, черт возьми, терпите такое издевательство над собой? Как вам удалось столько вынести за всю вашу историю? Ведь это немыслимо!

Подозрение веское. Но дело, конечно, не в мазохизме. Не в стремлении к болевым ощущениям, к острым ощущениям вообще, ради последующего кайфа, на фоне боли острее воспринимаемого. Здесь кроется какой-то сложный процесс работы над собой — я всегда так это воспринимал. Возможно, даже процесс не осознанный, выражающийся в виде рефлекторной самозащиты, суть которой иммунизировать человека, дать ему возможность сохранить свое нутро непорочным. В результате и получается, что любой хомо сапиенс, вскормленный этой культурой, пусть самый падший и озверевший, нет-нет да испытывает потребность во внутреннем очищении. Это что-то биологическое, инстинктивное. Да и не многим, в сущности, сложнее, чем потребность некоторых животных вылизывать свою мохнатую шкуру.

Сам я разве не пример? Вряд ли я способен оценить человека по достоинству, абстрагируясь от его недостатков и слабостей. Мне это необходимо в нем. И не потому, что во мне самом полно и того и другого. В безупречности есть что-то гладкое, лакированное, омертвевшее. Такой человек перестает быть одушевленным — как кость, из которой получился, скажем, красивый набалдашник. Рядом с таким субъектом чувствуешь себя всегда неуютно, так, словно тебя заперли по ошибке в комнате, до потолка забитой ненужной мебелью…

28 августа

Вчера получил тоскливое письмо от М. В жизни ее всё опять кверху дном. Еще и умудряется убиваться из-за меня! Вряд ли она верит в мою болезнь. Но я и раньше в этом сомневался.

Опять прислала мне Г. Джеймса, опять статьи. Некоторые ничего, особенно посвященные Тургеневу. Листал этот чтив после обеда, прохлаждаясь в шезлонге под каштаном. Стояла духота, пахло грозой.

Есть всё-таки в буржуазности что-то удушливое, наподобие слишком сильного запаха цветов — например, болотных — перед дождем…

Читал и удивлялся тому, как американец может столь тонко разбираться в русских. Откуда такая проницательность? А впрочем, это встречается чаще, чем мы думаем. Как ни странно, именно за пределами России наталкиваешься иногда на поразительно глубокий взгляд на русскую культуру и на понимание ее значения. Вне географии и геополитики, конечно. На этом поприще Россия проиграла и пропустила всё, что только можно проиграть за один раз, сделав слишком большую ставку.

Но здесь, конечно, пропасть, одно непонимание. Попробуй объясни сегодня самим русским, что привязанность внешнего мира к России, и не только христианского, тонкое ощущение ее культуры — не такое уж редкое явление. И даже несмотря на внешнюю враждебность, которая направлена, в сущности, на варварское наследие семнадцатого года. Но чему тут удивляться? Как вообще можно относиться к преступлениям, совершенным в России в этом веке? И всё это во имя высоких, а то и высочайших целей? Оглядываясь, волосы встают дыбом. От этого и страх. От этого и враждебность. Но она направлена не на русскость как таковую.

Всё это станет явным потом, когда всё окончательно развалится. Как Римская империя, на куски. А континент наш перекроят новые границы. Только думать об этом жутко…

30 августа

День пролетел как-то незаметно, впустую. С утра копался в саду. Обедал за одним столом с Рембо, чернокожим мордоворотом. Он не переставал чесать языком, травил анекдоты про бельгийцев, сопровождая концовку такими бурными и довольно заразительными вспышками хохота, что можно было разглядеть его воспаленные миндалины.