Олег Рой: Обещание нежности

— Говоришь, на меня похож? А не знаешь, зачем он сюда приезжал?

Его собеседник пожал плечами.

— Этого он мне не сказывал. Видно было только, что горе у него какое-то. Может, потерял что, а может, искал кого…

И человек, совсем недавно обретший свое подлинное имя, вдруг согласился с бомжем горячо и искренне:

— Наверное, искал. Наверное, наверное, искал… Все мы ищем что-то в своей жизни.

Они долго молчали, пока старый бродяга с аппетитом уплетал нарезанные толстыми ломтями сыр и хлеб. А потом их молчание было прервано все тем же бомжем, с любопытством заглянувшим Андрею прямо в полуприкрытые под солнцем и ветром глаза:

— А ты, Андрюха, тоже на кого-то похож. Вроде видел я тебя уже где-то, а где — не помню.

— Здесь и видел, — спокойно откликнулся тот. — Ты меня когда-то, после того самого пожара, в поликлинику оттащил. А знакомая твоя потом перевязывала, когда доктор меня из кабинета выгнал и лечить отказался. Только я тогда весь в ожогах был, больной, в грязи и копоти, вот ты меня теперь и не признал…

Он рассказывал все это охавшему, непрерывно качавшему головой бомжу, и обрывки воспоминаний, чужих фраз и чужих голосов стучались в его воскресшую память. «Вот только погорельцев без паспорта мне тут еще не хватало!.. Ты что, не знаешь, что это была за лаборатория?!» — один голос… «Поешь, миленький. И давай, давай мы с тобой вот здесь поправим, перевяжем… Терпи, миленький, тебе больше ничего и не остается…» — совсем, совсем другой, теплый и ласковый. «Убрать его отсюда, посылку списать — и чтоб духу его здесь больше не было!..» — третий, скрежещущий и отдающийся болью в висках… И, переживая заново в мыслях те далекие страшные дни, он невольно ощущал себя прежним, израненным и одиноким бомжем — человеком без имени, без крыши над головой, без родных и друзей, без прошлого, без надежды на будущее…

— Слышь, Андрюха, так ты, значит, сам работал там, в этом дельфинарии? — прервал его тягостные размышления старый бродяга. — Расскажешь мне, что там было, что вы делали с дельфинами этими? Люди всякое про эту контору болтали…

Андрей отрицательно покачал головой:

— Нет, не расскажу. Не могу, нельзя. Не сердись на меня, ладно?

— Ладно. Нельзя так нельзя, — покладисто согласился бомж, но тут же принялся допытываться дальше: — А что ж вам потом — тем, кто выжил, — работу дали? Жилье?

Бывший его товарищ по несчастью покачал головой:

— Не знаю. Там мало кто выжил. И мне ничего не давали. У меня ничего нет, я сам по себе.

— Что, так и скитаешься по городу? — не поверил бомж. — А твоя чистая одежа, а деньги на еду откуда?

— Добрые люди помогли, — нехотя пояснил Андрей. Ему неприятно было развивать эту тему, потому что лгать старику он не хотел, а правду сказать не мог. Да и что в его жизни было правдой? Подполковник Воронцов? Русая девушка Варя? Родители любили и искали своего Андрея или давно похоронили его, наводя справки только ради облегчения совести?… Не было правды в этом мире, и бывший бомж боялся, что и в его словах ее не окажется.

— Значит, ты все же наш брат, бездомный, — почему-то с удовлетворением заключил его собеседник и тут же укоризненно добавил: — А кота пошто завел? Самому, поди, жрать нечего, а туда же — животину мучаешь…

— Я не мучаю, — очень серьезно пояснил бывший бомж. — Ему со мной хорошо. Он мой друг, и мы все делим с ним пополам.

Бегемот, точно поняв, что речь идет о нем, испустил короткое мурлыканье, поменял позу, свернувшись клубком. А старик, кивнув в ответ на последние слова Андрея, отчего-то пригорюнился и глубокомысленно заявил:

— Других друзей-то, кроме кота, у тебя, стало быть, нет. — И неожиданно затянул: — Ох, и горькие же мы с тобой сиротинушки! Ни друзей у нас, ни родителей, ни любимой…

Эти слова почему-то прозвучали из его уст с такой нарочито-народной песенной интонацией, с такой опереточной фальшью, что Андрей не выдержал и прыснул. Он смеялся все громче и громче и никак не мог остановиться, а старый бродяга лукаво посматривал на него из-под низких седых бровей и все тянул и тянул свою песню.

— Ох, и сирые мы! Одинокие мы-ы-ы! Никто нас не любит, никто не жалеет!..

Вскоре они хохотали уже оба, и Андрей, утиравший настоящие слезы со щек, не в силах разорвать круг этого почти истерического хохота, знаками попросил нового знакомого остановиться.

— Зачем ты так? — упрекнул он бомжа, наконец отсмеявшись. — Я и понять-то тебя не могу: то ли ты шутишь, то ли вправду голосишь. Разве можно над такими вещами смеяться?