Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 2

— Я не знала, что он заряжен… Схватила, держала в руке… А он полез.

— Вы воспользовались оружием в целях самообороны. Так это и есть, я уверен. Вам всё ясно?

— Я должна еще что-то сказать, — произнесла Нина и замолчала.

— Говорите! — подстегнул Филиппов.

— Ада, когда переезжала от него, забрала одну его папку. Он угрожал ей, шантажировал. Она думала, что так сможет защититься.

— Какую папку?

— С бумагами.

— Что-то важное?

— Кажется да.

— Украла, что ли?

— Просто взяла, с вещами.

— Он пришел за этими бумагами, так?

Нина ответила молчанием.

— Где они?

— Ада, где папка?

— В морозилке, — насилу выговорила Аделаида.

Филиппов исчез на кухне и тут же вернулся в комнату с покрытым инеем целлофановым пакетом. Выпотрошив из пакета содержимое, он уточнил:

— Это?

Адель закивала головой.

Филиппов сел и стал сосредоточенно просматривать бумаги, поднося листки к настенному бра. После чего, спрятав отобранные бумаги за пояс брюк сзади, он повторил только что сказанное:

— Он приехал и требовал своего. Полез с кулаками, ясно? Так и скажите… Что всё это даст, не знаю, — добавил он, встретив взгляд на Николая. — Но это единственный выход. Я хочу, чтобы все это зарубили себе на носу.

Николай и Адель согласно кивнули. И словно спохватившись, Николай презрительно отвернулся в сторону.

— Нина Сергеевна, она приехала позднее. Она здесь ни при чем, — инструктировал Филиппов Аделаиду. — Пистолет Вереницын хранил в ваших вещах, когда вы еще жили у него. Зачем, вы не знаете. Сказал, пусть лежит… Давно он у вас, пистолет? Здесь, в квартире?

— Несколько дней, — ответила Адель.

— Скажите, что даже не помните, как он попал в ваши вещи. При переезде, наверное, случайно… А потом вы неожиданно обнаружили. Всё ясно?

С лестничной площадки донесся топот и голоса. Филиппов шагнул в прихожую, чтобы открыть дверь. Квартира заполнилась людьми в штатском и в форме. Двое врачей занялись раненым. Тем временем молодой оперативник в джинсах и в кроссовках, нисколько не стесненный обстановкой, да и возней над полуживым пострадавшим, щелкал фотоаппаратом со вспышкой — снимал саму тушу, валяющиеся на полу гильзы, расположение мебели.

Нина сидела рядом с Аделью, держала ее за руки и твердила:

— Ты только не волнуйся… Я не оставлю тебя. Не оставлю…

Немигающими глазами взирая на происходящее вокруг, Николай крутил в руках необрезанную сигару и с идиотским видом улыбался. Поэтому его поначалу и приняли за главного виновника происшедшего…

Произошедшее всплывалов голове капитана Рябцева какими-то кусками, и их никак не удавалось собрать во что-то целое…

Он хорошо помнил, как после застолья у ингуша Вахида все вместе шли по улице вдоль безжизненных развалин брошенных дворов. Помнил, как, не дойдя сотни метров до КП, они с Бурбезой, как по команде, развернулись на вздох за спиной и увидели двоих незнакомцев в нелепых скрюченных позах. В руке у одного блестел нож, а на гололеде бился в агонии старший лейтенант Белощеков. Капитан помнил, что вместе с Бурбезой попытался рвануть в сторону, но в этот миг мир вдруг перевернулся…

А затем всё в памяти превратилось в сплошное месиво. То он вдруг слышал отдаленный, едва уловимый гул, который сливался с журчанием и ровным потоком несся откуда-то сверху, время от времени нарастая и опять уплывая в невидимую даль. Тогда как из пустоты, которая распахивалась подобно ящику фокусника, поочередно с разных сторон начинал доноситься мерный, едва уловимый шумок, похожий на шелест тополиной листвы, когда она оживает под порывами ветра. Именно звуки память удерживала почему-то с особой ясностью.

Откуда листва зимой? Почему перед глазами кромешный мрак? И почему голову сдавливает какой-то железный обруч? Что произошло? И сколько всё это уже длится?..

Только позднее Рябцев стал припоминать и другие подробности: ослепительно-яркий, заостренный серп в ночном небе и еще что-то вязкое, тяжелое, нагнетавшее ощущение мучительной скованности, с которым невозможно было бороться. Это ощущение и заставило его прийти к выводу, что пустота, дышавшая сыростью, на дне которой он находился долгое время, представляла собой тесное и замкнутое пространство — вероятнее всего, погреб…

И вот опять картины становились конкретными, различимыми: время от времени мрак оживал и казался одушевленным. Рядом отчетливо слышались шорохи. Слух как будто бы улавливал и голоса. Они доносились сверху. Волнами всплескивался смех. Он, Рябцев, попытался, было, ощупать окружавшее пространство. Но останавливала ломящая боль в затылке. Голова казалась закованной в свинцовый панцирь. По окаменевшей шее боль распространялась ниже и между лопаток ломила невыносимо. Что-то липло к вороту и к горлу. В какой-то момент ощупав шею, затем грудь и плечи, он попробовал пальцы на вкус. Пальцы оказались солоноватыми. Догадки рассеялись: кровь. Много ли крови? Где рана? Почему так обжигает глаза чем-то белым, разъедающим?