Никколо Амманити - Как велит бог

— У твоего отца была аневризма. Возможно, с самого рождения.

— Что такое... эта анев..? — не оборачиваясь, спросил Кристиано.

— Аневризма — это небольшое расширение артерии. Такой мешочек, наполненный кровью. Он не эластичный, как другие сосуды, и со временем может порваться. У твоего отца она разорвалась прошлой ночью, и кровь попала в суб... в общем, между мозгом и черепной коробкой, и проникла в мозг.

— И что при этом бывает?

— Кровь давит на мозг и нарушает химический баланс..

— И что вы ему сделали?

— Мы убрали кровь и зашили артерию.

— И что теперь?

— Теперь он в коме.

— В коме... — эхом отозвался Кристиано.

Бролли хотел было положить ему руку на плечо, но передумал. Не похоже, чтобы этот парнишка искал утешения. Вид у него был измученный, но глаза сухие.

— Твой отец не может проснуться. Кажется, что он спит, но это не так. К счастью, он может дышать самостоятельно, без помощи аппаратуры. В этой висящей вверх дном бутылке, — он указал на капельницу, — питание для него. Потом мы подсоединим трубку, которая будет подавать ему пищу прямиком в желудок. Его мозг перенес серьезную травму, и сейчас все его силы направлены на самовосстановление. Остальные функции — еда, питье, речь — приостановлены. Временно...

— Но вену прорвало из-за того, что он сделал что-то не то? — Задавая вопрос, Кристиано дал петуха.

Врач поднял бровь:

— В каком смысле что-то не то?

— Не знаю... — Мальчик замолк, затем добавил: — Я его нашел в таком виде...

Может, тем вечером он чем-то рассердил отца и теперь чувствовал себя ответственным за происшедшее. Бролли попытался успокоить его:

— Он мог и спать, когда случилось кровоизлияние. У него была весьма обширная аневризма. Его никогда не проверяли? Ни разу не делали компьютерную томографию?

Мальчик помотал головой:

— Нет. Он ненавидел врачей.

Бролли повысил голос:

— Не говори о нем в прошедшем времени. Он не умер. Он жив. Его сердце бьется, кровь течет по венам.

— А если я ему что-нибудь скажу, он услышит?

Врач вздохнул:

— Не думаю. Пока не обнаружатся признаки того, что он приходит в себя, например, откроет глаза... честно говоря, не думаю, что он тебя услышит. Но может быть, это и не так... Знаешь, это состояние и для нас, врачей, загадка. В любом случае, если хочется поговорить с ним, ты можешь это сделать.

Мальчик пожал плечами:

— Сейчас не хочется.

Бролли подошел к окну. Машина жены стояла у дороги. Он знал, почему Кристиано не хочет говорить с отцом. Мальчик чувствовал себя брошенным.

Доктор Давиде Бролли, отец Энрико Бролли, всю свою жизнь вставал в семь утра. Ровно полчаса спустя он выпивал свой кофе. В восемь ноль-ноль выходил из квартиры, спускался по лестнице в кабинет, где принимал больных до без пяти час. В час, к началу выпуска новостей, он был дома. Обедал доктор в одиночку перед телевизором. С половины второго до двух десяти он отдыхал. В два десять возвращался в кабинет. Домой приходил в восемь вечера, ужинал и проверял у детей домашнее задание. А в девять ложился спать.

Так было шесть дней в неделю, за исключением воскресенья. По воскресеньям он ходил на мессу, покупал булочки и слушал по радио футбольные репортажи.

Порой, когда возникали сомнения в сочинении или в переводе с латыни, маленький Энрико выходил из квартиры с тетрадкой под мышкой и спускался в отцовскую приемную.

Чтобы войти к нему, приходилось пробираться по набитому хнычущими малышами, мамами и колясками коридору. Он ненавидел всех этих малявок, потому что отец относился к ним как к родным детям. Энрико часто слышал, как он говорит им: "Они мне как дети".

И Энрико не мог понять, то ли отец обращается с ним, как с этими детьми, то ли обращается с детьми, как с ним.

Когда Энрико исполнилось тринадцать, Давиде Бролли начал брать его с собой на ночные вызовы. Он поднимал его с кровати в любое время ночи и возил на голубой "джульетте" по темным сельским дорогам в поисках лачуги с больным младенцем. Энрико сидел сзади, закутавшись в одеяло, и спал.

Когда они приезжали на место, отец выходил со своим черным чемоданчиком, а он оставался в машине. Если они освобождались после пяти, то останавливались в пекарне съесть по свежей, с пылу с жару, булочке.

Они садились на деревянную лавку у входа в пекарню и смотрели, как ночь тает в утренних лучах. Внутри белые от муки люди сновали туда-сюда с огромными противнями, полными хлеба и выпечки.

— Ну как? — спрашивал отец.