Антония Байетт - Призраки и художники [сборник]

Селии всегда было жаль дружелюбных жителей Вавилона — они ведь, конечно же, делали это из благих побуждений? Этот ревнивый Бог был всего лишь местным божеством, израилитом и пуританином семнадцатого века. А диалект племени был человеческой речью конкретных людей. Универсалии, над которыми навис этот насмешливый дух различия, — это башни из зеркального стекла, автоматы, разрушительная самонадеянность грамматологов и дуализм машин. Рациональные искусственные серебристые крылья хрупко висели над пустой темнотой. Где-то там, прямо под ними, к западу от Эдема, лежала равнина, где во времена Нимрода рухнул план строителей и где сейчас в оазисе группа кочевников, хорошо знающих эти места, сидела и безразлично смотрела наверх, на мигающие огоньки пролетающего самолета, на несколько спутников связи и на кажущийся сплошным яркий поток Млечного Пути. [45] В рассуждениях Селии содержатся аллюзии на 12 книгу поэмы Мильтона "Потерянный рай", где описывается строительство Вавилонской башни.

Перед вами рассказ о писательском деле. Рассказ о писательнице, убежденной, помимо прочего, в том, что время писать о писательском деле прошло. «Наше искусство, — сказал Т. С. Элиот, — замена религии, как и наша религия». [47] В "Диалоге о драматической поэзии" Т. С. Элиота это место звучит так: "Наша литература — замена религии, как и наша религия". Сия писательница, которую в тот летний день 1970 года мы видим замужней женщиной средних лет с тремя маленькими детьми, еще на заре жизни близко познакомилась с произведениями искусства об искусстве, причем искусство там понималось и как ключ к спасению. «Портрет художника в юности», «Смерть в Венеции», «В поисках утраченного времени». Или если говорить о вещах более английских и догматических, более учительных, то Д. Г. Лоуренс. «Роман — высшая на сегодняшний день форма человеческого самовыражения». «Роман — единственная яркая книга жизни». Миссис Смит этих книг боялась и вдобавок уродилась скептиком. Она не верила, будто жизнь стремится к тому, чтобы стать искусством, [48] Возможно, аллюзия на высказывание английского искусствоведа У. Патера: "Любое искусство стремится к тому, чтобы стать музыкой". или будто искусство способно уберечь мир от большинства бед, как извечных, так и приходящих в смутные времена. Она написала три небольшие, изящные ернические комедии о безрассудстве и недопонимании в отношениях между полами. Своего мужа, всерьез интересующегося международной политикой и мировой экономикой и поверхностно — литературой, она любила, хоть между ними случались и стычки. У нее было трое детей, которых интересовали: телевизор, маленькие животные, игрушечные солдатики, другие дети, небо, смерть и — порой — картины и занятные истории. У нее была домработница, чьи интересы вращались вокруг мужниных побоев и диабета (в то самое утро она расстегнула платье и продемонстрировала миссис Смит множество фиолетовых, шоколадно-коричневых и золотых бугорков и припухлостей на грудях и животе). Свою жизнь без искусства миссис Смит не представляла, однако не считала его ни панацеей, ни долгом, ни особой необходимостью. Работа над произведением искусства для нее совсем не символизировала борьбу за жизнь и не казалась добродетелью. Ей просто сделали прививку искусства — в виде романа, — не спрашивая ее мнения, еще до того, как она познала самое себя. Так возникла зависимость. Яркие книги жизни стали глотками воздуха, стаканчиками теплого виски, от которых хочется жить, и мыслить, и действовать. Жизнь вступала с этой зависимостью в какие-то сложные отношения. Миссис Смит нередко задавалась вопросом — на который, впрочем, не находила удовлетворительного ответа, — почему ей так нужно искусство и почему именно в таком виде? Ее версии Джойсу, Манну или Прусту показались бы легкомысленными. Потому что, например, в раннем детстве ее приводили в физический восторг строй фразы у Беатрикс Поттер и прилагательные у Киплинга. Потому что она вуайеристка и любит заглядывать в окна и глазеть на чужие миры, где свет ярче и теплее, чем в ее собственном. Потому что на самом деле ей недостает власти и так приятно творить иные миры, где все — и прелестное, и чудовищное — подчиняется ее воле. Серьезнее всего к искусству миссис Смит относилась в те моменты, когда благодаря ему природное любопытство ее сосредоточивалось на предметах за пределами сферы искусства: общественных вопросах, образовании, науке, смерти. Работая над своими вещицами, она перелопачивала уйму сведений; большинство из них в итоге на страницы не попадали, но процесс ей нравился. На время в ее мировосприятии возникала некая стройность.