Антония Байетт - Призраки и художники [сборник]

— Что вы сейчас преподаете? — собравшись с силами, спросила она.

— Английскую пастораль, — сказал он. — От елизаветинцев до девятнадцатого века.

Казалось, вопрос его немного обидел, но Селия продолжала. Для них это был общий язык, своего рода лингва франка: английская литература, педагогика. Она не видела в этой чужой стране ни одного студента. Она стояла в туманном небе на вершине пресс-центра и выступала, не зная тех, к кому, как она полагала, обращается. Любой преподаватель понимает, какой опасной в такой обстановке может стать любая оговорка. Стоит увеличить или уменьшить плотность изложения, добавить или убавить полсотни терминов из тщательно отобранного словаря, стоит изменить выбор того, что надо пояснить, а что, наверно, в пояснении не нуждается, — и восприятие слушателей полностью изменится, станет каким угодно: от понимания до растерянности, от чувства, что узнал новое, до дежавю. Теперь, с опозданием, она пыталась разобраться. Они говорили про Аркадию и про Озерный край, а медузу сменила обжигающе холодная белокочанная капуста под кроваво-красным перечным соусом с уксусом. Сидевший напротив нее профессор Сан-второй рассказывал, как, сосланный в Буффало для работы над джойсовским Дублином, он испытывал такое раздирающее желание поесть этого блюда, что ходил по городу в поисках какого-нибудь соотечественника или несуществующего этнического ресторана, у которого были бы собственные бочонки с соленьями и маринадами. Доктор Уорфдейл, молодой и неуемный правдоискатель, в конце концов стал выяснять все то, что их волновало. Красные цифры на той башне, башне в центре города, — это что? Это, сказал профессор Мун, символ национальной гордости. Это количество дней, оставшихся до начала Всемирных игр, которые будут у нас в городе проходить. Мы очень любим гимнастику, но никогда не побеждаем. У нас, по-видимому, сложение неподходящее, ноги слишком короткие, а туловище тяжеловатое. Но в последнее время, когда мы стали лучше питаться, когда в результате нашего экономического чуда мы стали богаче, все изменилось. У молодых ноги длиннее, а надежды выше.

А, да, молодые, сказал доктор Уорфдейл. Я так понимаю, у вас в университетах студенческие волнения? Этот вопрос, как и вопрос Селии про алтари, наткнулся на молчание. Затем — сразу несколько не связанных между собой ответов. Страна, сказал кто-то, живет в условиях внешней угрозы, экономической нестабильности, — возможно, она развивается слишком быстро. Культура авторитарна и иерархична и всегда была такой. Уважение к предкам и иерархия — характерная черта нашего народа. Если сейчас это ставят под сомнение, так это потому, что студенты стали лучше питаться и у них появились более высокие запросы. А еще они, в отличие от нас, старших, не помнят того времени, когда страна была угнетена, времени колониального правления, времени, когда наш язык был под запретом, а произведения нашего искусства вывозились в иностранные музеи. Они не ценят то, за сохранение чего мы тайно боролись. Они хотят разрушать. Ради разрушения. Как и все студенты, примирительно сказал доктор Уорфдейл. Собравшиеся преподаватели посмотрели на него с подозрением, — по крайней мере, Селии так показалось. Я заметил, сказал доктор Уорфдейл, что, когда вы говорите, вы прикрываете рот рукой, вот так. Это выражение вежливости? Или, может быть, застенчивости? Это потому, что показывать зубы у нас считается проявлением грубости, агрессии, ответили они. Когда-то считалось, что это выглядит как угроза.

— Честно говоря, мне иногда кажется, — сказал сосед Селии слева, — что я впустую потратил свою жизнь. Все это, наверное, очень интересно — и Вордсворт, и Мильтон, и Джордж Элиот, но действительно ли это так важно, не знаю.

Продолжая думать о склонности студентов к отрицанию и учитывая молодость своего соседа, Селия слишком поспешно согласилась:

— Я тоже думала о том, зачем все это нужно в том мире, в котором мы живем. Мои студенты ворчат: Мильтон, мол, не имеет права требовать от них знания Вергилия, или Овидия, или даже Библии — для них это не такая священная книга, и в школе они ее, в отличие от меня, не изучали. Я не христианка, так почему же я должна требовать, чтобы они читали «Потерянный рай»? Но в мои годы меняться поздно. Это мои корни.

— Да, конечно, — сказал ее сосед. — Только я не про это. Вы знаете, что называют литературой Третьего мира?

— Да, — ответила Селия, опять слишком поспешно, потому что не знала; знала только, что такое Третий мир, — это экономическая категория, определяемая по отношению к двум предшествующим мирам.