Амели Нотомб - Любовный саботаж (вариант перевода)

Итак, я выиграла. Но эта победа была невыносима.

Я заговорила, я сказала все, что говорить было нельзя:

– Елена, я сказала неправду. Я уже целый месяц притворяюсь.

Два глаза взметнулись вверх. Я увидела, что она совсем не удивлена, а просто настороже.

Но было поздно.

– Я люблю тебя. Я не переставала тебя любить. Я не смотрела на тебя, потому что я себе запрещала. Но я все-таки незаметно смотрела на тебя, потому что не могла не смотреть, потому что ты самая красивая и потому что я люблю тебя.

Девчонка менее жестокая уже давно бы сказала: «Хватит!» Елена молчала и смотрела на меня с интересом, как врач на пациента. Я это прекрасно сознавала.

Оплошность как алкоголь: быстро понимаешь, что зашел слишком далеко, и нет бы благоразумно остановиться, чтобы не натворить еще больше бед, – наоборот, впадаешь в какой-то необъяснимый раж, не позволяющий отступить. Как ни странно, он именуется гордыней – гордыня требует доказать себе и всем, что пить хорошо и правильно и ошибаться хорошо и правильно. Упрямое нежелание признать ошибку, как и перестать пить, становится аргументом в споре, вызовом логике: раз я стою на своем, значит, правда на моей стороне, что бы там люди ни думали. И я буду упорствовать, пока весь мир не признает мою правоту. Сопьюсь, создам партию своей ошибки, пока не свалюсь, всем осточертев, под стол – в смутной надежде стать назло человечеству всеобщим посмешищем, в уверенности, что через десять лет или десять веков время, история или легенда оправдают меня, хотя в этом уже не будет ни малейшего смысла, потому что время в итоге оправдывает все, потому что у каждого заблуждения и у каждого порока есть свой золотой век, а правота и неправота меняются местами в зависимости от эпохи.

На самом деле люди, которые упорствуют в своих заблуждениях, – мистики, в глубине души они всегда знают, что метят слишком далеко и умрут задолго до того, как получат признание человечества, но они рвутся в будущее с мессианской одержимостью, уверенные, что о них еще вспомнят, что в золотой век алкоголиков скажут: «Этот забулдыга был нашим предтечей» и что в день апогея Идиотизма им поставят памятник.

Итак, в марте 1975 года я знала, что совершаю ошибку. И поскольку во мне было достаточно веры, чтобы быть настоящей дурочкой, то есть иметь чувство чести, я бросилась в этот омут:

– Больше я не буду притворяться. Или буду, но ты будешь знать, что я притворяюсь.

Это было чересчур.

Вероятно, Елена решила, что с нее хватит. И сказала с убийственным равнодушием, которое подтверждал ее взгляд:

– Это все, что я хотела знать.

Она повернулась и медленно удалилась, едва касаясь ножками грязи.

Я поняла, что проиграла, но не могла смириться. И потом, я считала, что меня слишком быстро поставили на место, я даже не успела насладиться своей ошибкой.

Я прыгнула в грязь вдогонку за красавицей:

– А ты, Елена, ты меня любишь?

Она смерила меня вежливым отсутствующим взглядом, который был красноречивым ответом, и пошла дальше.

Я словно получила пощечину. Щеки мои горели от гнева, отчаяния и унижения.

Бывает, что гордыня заставляет забыть о чувстве собственного достоинства. А если в деле замешана еще и поруганная безумная любовь, все может обернуться настоящей катастрофой.

Одним скачком я настигла свою возлюбленную.

– Ну, нет! Это слишком просто! Если ты хочешь меня помучить, смотри, как я мучаюсь.

– Зачем? Разве это интересно? – невинно спросила она.

– Мне все равно! Ты хотела, чтобы я страдала, значит, будешь смотреть, как я страдаю.

– Разве я чего-то хотела от тебя? – сказала она голосом нейтральным, как сама Швейцария.

– Ну ты даешь!

– Чего ты кричишь? Хочешь, чтобы тебя все слышали?

– Да, хочу!

– Ах, вот как?

– Да, я хочу, чтобы все знали.

– Чтобы все знали, что ты страдаешь и я должна смотреть на твои страдания?

– Вот именно!

– А-а.

Ее равнодушие было столь же велико, сколь велик интерес окруживших нас детей. Вокруг уже собралась небольшая толпа.

– Стой! Посмотри на меня!

Она остановилась и терпеливо взглянула на меня, как смотрят на жалкого актера, который сейчас исполнит свой номер.

– Я хочу, чтобы ты знала и чтобы знали они. Я люблю Елену и делаю все, что она мне велит, до конца. Даже когда ей это уже не нужно. Я упала в обморок потому, что Елена велела мне бегать без остановки. И она велела мне делать это, зная, что у меня астма и что я выполню ее приказ. Она хотела, чтобы я топтала себя, но она не знала, что я зайду так далеко. И я вам рассказываю все это тоже по ее желанию. Чтобы растоптать себя до конца.