Амели Нотомб - Биография голода

Как-то раз я стала перед ней подбоченясь и спросила:

– Чем я хуже?

Инге улыбнулась и обняла меня. Она меня очень любила.

В тот год я пошла в настоящую школу. Французский лицей в Нью-Йорке – совсем не то, что начальная французская школа в Пекине. Здесь все дышало снобизмом, консерватизмом, высокомерием. Учителя внушали нам, что мы элита и должны вести себя соответственно.

Я всю эту чушь пропускала мимо ушей и с любопытством разглядывала одноклассников. Больше всего было французов, но немало и американцев – отдать своих отпрысков во французский лицей считалось в Нью-Йорке большим шиком.

Бельгийцев – ни одного. Я заметила, что, в какой бы стране я ни училась, везде почему-то оказывалась единственной бельгийкой в классе. Это служило предметом бесконечных шуточек, которым я же первая и смеялась.

В то время у меня исключительно здорово варил котелок. Меньше чем за секунду я с безукоризненной точностью перемножала длинные дроби и, скучая, перечисляла цифры после запятой. Грамматику впитывала как губка и не понимала, как можно в ней ошибаться. Атлас мира знала как свои пять пальцев. Иностранные языки коллекционировала, как Вавилонская башня.

К счастью, мне на эти успехи было глубоко наплевать, не то я стала бы полным уродом.

Учителя ахали и спрашивали:

– Ты точно бельгийка?

Я клялась. Да, и мать моя – коренная бельгийка. И все предки.

Французские преподаватели обалдевали.

Мальчишки смотрели на меня подозрительно: «Тут какая-то лажа».

Девочки подлизывались. Зараженные омерзительным снобизмом элитной школы, они, не стесняясь, говорили:

– Ты лучше всех. Хочешь со мной дружить?

Какой позор! В Пекине, где ценились только боевые качества, такое было бы невообразимо! Но отказаться у меня не хватало сил – как отказаться, когда ровесницы предлагают тебе свое сердце?

Иногда в подобном положении оказывались девочка или мальчик откуда-нибудь из Йемена, Югославии, Кот-д'Ивуара. Я испытывала симпатию к представителям таких же диковинных национальностей, как и моя. А американцы и французы каждый раз приходили в изумление: как можно быть не американцем или французом, а кем-то еще?

Через две недели после начала учебного года у нас в классе появилась новенькая – француженка по имени Мари. Я ей очень понравилась. Однажды, в порыве откровенности, я открыла ей страшную правду:

– Знаешь, я ведь бельгийка.

Мари повела себя как настоящий друг – твердым голосом она торжественно пообещала:

– Никому не скажу!

Балетная школа, которую я прилежно посещала каждый день, была для меня куда важнее французского лицея.

Там хоть было по-настоящему трудно. Не так легко превратить тело в гибкий, способный натянуться до предела лук, а стрелы дадут, только когда заслужишь.

Первым рубежом был шпагат. Наша преподавательница-американка, старая танцовщица, курившая как паровоз, ругала девочек, у которых никак не получалось:

– В восемь лет не уметь сделать шпагат – просто стыд! В вашем возрасте суставы как жевательная резинка!

Я изо всех сил старалась растянуть свои резинки до полного шпагата. И это получилось у меня довольно быстро, ценой некоторого насилия над природой. До чего странно видеть свои ноги вытянутыми в одну линию, как два конца компасной стрелки.

Учились здесь одни американки. И хоть я ежедневно встречалась с ними в течение нескольких лет, но ни с кем не сблизилась. В балетной среде дружба не в чести, тут каждый за себя. Случись кому-нибудь из девочек неудачно прыгнуть и повредить себе ногу, остальные улыбались – одной конкуренткой меньше. Разговаривали между собой мало, и все разговоры вертелись вокруг одного и того же: кого отберут танцевать в «Nut-cracker», то есть в «Щелкунчик».

Каждый год под Рождество в самом большом концертном зале Нью-Йорка давали «Щелкунчика» в исполнении детской труппы. Для города, в котором балетное искусство ценилось так же высоко, как в Москве, это было важное событие.

По всем школам отбирали лучших. Наша учительница выдвигала первых учениц, а остальным велела не надеяться. Я была очень гибкая, но довольно нескладная и относилась к числу этих никудышных.

Зато после каждого занятия наступала пьянящая легкость. Я взлетала на четвертый этаж нашего дома, где был бассейн под стеклянной крышей, и плавала, глядя, как солнце заходит за красивые готические башенки. Краски нью-йоркского неба сказочно хороши. Я пожирала глазами эту красоту и не жаловалась, что ее слишком много.