Амели Нотомб - Биография голода

Это значило покинуть маоистский ад с его зверскими злодеяними.

Меня же это избавляло от школы, видевшей мою поруганную любовь, и от Чжэ, каждое утро выдиравшей мне волосы. Единственным огорчением была разлука с виртуозным поваром Чаном.

Мы полюбили все, что осталось в Китае по-настоящему китайского. К сожалению, этот исконный Китай сжимался, как шагреневая кожа. «Культурная революция» превратила страну в гигантскую каторгу.

Война научила меня: надо выбирать, на чьей ты стороне. Разумеется, в выборе между Китаем и Японией я не колебалась ни минуты. Помимо всякой политики, эти две страны были враждующими полюсами. Кто боготворил одну, не мог, не кривя душой, принимать другую.

Моим кумиром была империя Восходящего Солнца, ее сдержанность, приглушенность, мягкость и вежливость. Что же касается ослепительного блеска Срединной империи, ее вездесущего красного цвета, помпезности, жесткости и резкости, все это было не для меня, хоть я понимала, что в этом есть свое великолепие.

На самом доступном для меня уровне это противостояние выглядело так: страна Нисиё-сан и страна Чжэ. Тут и выбирать нечего! Слишком близка была мне одна из сторон, а потому другая не выносила меня на дух.

Итак, в восемь лет я получила ко дню рождения самый невероятный подарок: Нью-Йорк.

От такой резкой перемены могло лопнуть сердце. Три года провели мы под надзором в Саньлитунь, окруженные китайскими солдатами, которые всюду ходили за нами по пятам. Три года тряслись от страха, как бы неосторожным словом или поступком не навредить еще больше и без того истерзанным людям.

А потом вдруг собрали пожитки и очутились в пекинском аэропорту с пятью билетами до аэропорта Кеннеди. Самолет пролетел над пустыней Гоби, островом Сахалином, Камчаткой, Беринговым проливом. Первую посадку он сделал в Анкоридже на Аляске, где простоял несколько часов. Через иллюминатор я смотрела на странный замороженный мир.

Когда мы снова взлетели, я заснула. А разбудила меня сестра, произнеся нечто невероятное:

– Вставай, мы в Нью-Йорке.

И как было не вскочить – весь город стоял дыбом. Все тянулось вверх, к самому небу. Никогда в жизни не видала я такого вертикального города. Именно там, в Нью-Йорке, у меня выработалась привычка, которая осталась при мне навсегда: ходить задрав голову.

Я просто ошалела. Во всем мире не было места более далекого от Пекина 1975 года, чем американская столица. Мы попали с одной планеты на другую, да еще из другой солнечной системы.

Сидя в желтом такси, я увидела «скайлайн» Нью-Йорка и завопила. Этот вопль не стихал все три года.

Какова была Америка и, в частности, Нью-Йорк при Джералде Форде – разговор особый; я не думаю отрицать чудовищные контрасты этого города и страшную преступность, которую порождала такая несправедливость.

Если же здесь этим вещам почти не уделяется места, то лишь из желания точно передать сумбур, царивший в голове восьмилетней пигалицы. Я даже не имею права сказать, что жила в Нью-Йорке. Я только провела там девчонкой три года как в бреду.

Заранее соглашаюсь со всеми возражениями: да, я многого не видела, да, мои родители пользовались привилегиями, и т. д. Но, сделав все эти оговорки, могу поклясться: Нью-Йорк для человека лет восьми-девяти-десяти – это сплошной восторг! восторг! восторг!

Желтое такси остановилось перед сорокаэтажным зданием. В нем были лифты, взлетавшие с немыслимой скоростью: не успеешь сглотнуть, чтоб не закладывало уши, как ты уже на шестнадцатом этаже. Это наш.

Неслыханное счастье не приходит одно. В придачу к просторной комфортабельной квартире с видом на Музей Гуггенхайма я получила еще и кое-что получше: нас поджидала девушка, нанявшаяся в прислуги за стол и кров.

Инге тоже только что прибыла в Нью-Йорк. Она была родом из немецкоязычной части Бельгии. В девятнадцать лет она расцвела столь совершенной, столь безукоризненной красотой, что казалась лет на десять старше. Вылитая Грета Гарбо.

Нью-Йорк и Инге – вырисовывалась ошеломительная перспектива.

Но видимо, и два неслыханных счастья норовят прихватить с собой третье: моего старшего брата, двенадцатилетнего Андре, послали учиться в Бельгию, в иезуитский интернат. А это значило, что мой враг номер один, считавший делом чести издеваться надо мной, не упускавший случая поднять меня на смех, мой старший, самый старший брат не просто отправлялся на каторгу (что уже само по себе было приятно), но вообще испарялся, исчезал с моего горизонта и оставлял меня вдвоем с обожаемой сестрицей.