Юкио МИСИМА - ХРАМ НА РАССВЕТЕ

Облака двигались по небу, и когда седые волосы Макико оказались в густой тени, она вдруг спросила:

— Вы видели эту демонстрацию двадцать пятого июня?

— Нет, только читал в газетах

— Я тоже только по газетам… В Синдзюку бросали бутылки с горючей смесью, сгорел полицейский пост, какой ужас. Если и дальше так пойдет, мы, пожалуй, окажемся под коммунистами.

— Не думаю…

— Но появились самодельные пистолеты, с каждым месяцем становится все хуже. Сейчас из-за коммунистов и корейцев Токио похож на море огня.

— Что случилось, то случилось, с этим уж ничего не сделаешь.

— С таким настроением вам гарантирована долгая жизнь. А я вот, глядя на сегодняшний мир, часто думаю, что чувствовал бы Исао, если бы жил сейчас. Поэтому я начала писать «Сборник, 25 июня». Я хотела написать такие стихи, чтобы их невозможно было слагать, искала что-то, непохожее на поэзию, и вот столкнулась с демонстрацией.

— Вы говорите «столкнулась», это ведь не значит, что вы сами это видели…

— Поэт видит намного дальше, чем все, — Макико практически никогда не говорила столь откровенно о своей работе. Однако подобная откровенность оказалась своего рода засадой — оглядевшись вокруг и с улыбкой взглянув на Хонду, Макико спросила:

— Вы, говорят, тут изрядно понервничали в Готэмбе?

— И кто же вам это сказал? — спокойно отреагировал Хонда.

— Кэйко, — невозмутимо произнесла Макико. — …Какая Йинг Тьян храбрая — что бы там ни случилось, но ворваться среди ночи в чужой дом, барабанить в дверь супружеской спальни. Джек еще ее любезно встретил. Он действительно очень воспитанный, милый американец.

Хонда недоумевал. В то утро Кэйко определенно сказала: «Хорошо еще, что не было Джека. А то он наделал бы шуму». А Макико говорит, будто Джек был. Что это — неверно истолкованные слухи или Кэйко солгала? Обнаружив, что Кэйко порой бессмысленно лжет, Хонда испытал чувство тайного превосходства и не торопился поделиться своим открытием с Макико, он хотел избежать опасности быть втянутым в женские сплетни. Тем более что говорил он с Макико, которая, как известно, могла спокойно солгать и перед судом. Хонда не лгал, но у него была привычка закрывать глаза на ненужную ему правду: он просто, как на проплывавший по рву мусор, не обращал на нее внимания. Это можно было назвать маленькой слабостью, сохранившейся у него со времен службы в суде.

Хонда собирался сменить тему разговора, и тут подошла госпожа Цубакихара, всем своим видом показывая, что ищет покровительства Макико.

Хонду поразило, как страшно изменилось лицо госпожи Цубакихара за то время, что он ее не видел. В ее печали была какая-то опустошенность, глаза смотрели без всякого выражения, губы будто с вызовом накрашены помадой оранжевого цвета, и это порождало странное ощущение.

Макико, улыбаясь глазами, вдруг коснулась пальцами белого пухлого подбородка своей ученицы и, приподняв этот подбородок, словно демонстрируя его Хонде, сказала:

— Эта женщина меня очень беспокоит. Все время пугает меня: «Умру, умру…»

Госпожа Цубакихара, казалось, готова была стоять так бесконечно, но Макико сразу убрала руку. Цубакихара, оглядев газон, по которому стал наконец гулять вечерний ветер, севшим голосом, словно нехотя, сказала Хонде:

— Таланта у меня все равно нет, сколько я ни проживу, он не появится.

— Если все, у кого нет таланта, должны умереть, то в Японии никого не останется, — отозвалась Макико.

Хонда с ужасом слушал этот диалог.

Через два дня Хонда в четыре часа дня, как было условлено, ждал Йинг Тьян в вестибюле Токийского дома собраний. Он намеревался, если она придет, повести ее в ресторан, который открылся этим летом тут, на крыше здания. Вестибюль, уставленный кожаными креслами, был очень удобным местом — если раскрыть подшивку газеты, никто и не заподозрит, что вы кого-то ждете. Хонда положил во внутренний карман пиджака три из добытых с таким трудом сигар «Монте Кристо». Пока он их все выкурит, Йинг Тьян, наверное, появится. Единственное, что его беспокоило, так это портившаяся погода — если пойдет дождь, они вряд ли смогут пообедать в ресторане на крыше.

Опять он, пятидесятивосьмилетний богач, ждет тайскую девочку. При этой мысли Хонда почувствовал, как ушли тревоги и он снова вернулся к нормальной жизни. Жизнь была гаванью, а он от рождения не был кораблем. Просто вернулась единственная форма его существования — «ждать Йинг Тьян». Выходит, этим жила его душа.