Александр Рекемчук - КАВАЛЕРЫ МЕНЯЮТ ДАМ

Но я был настроен серьезно и, после долгих раздумий, написал на бланке такой текст:

Москва, редакция газеты «Комсомольская правда» Юрию НАГИБИНУ

Поздравляю с присуждением премии за рассказ «Любовь» — лучший рассказ конкурса.

С глубоким уважением — Александр РЕКЕМЧУК.

Справедливость была хотя бы отчасти восстановлена. Позже я лишь уповал на то, что глупая телеграмма из Ухты затерялась в лавине редакционной почты и не достигла адресата.

Шапочное знакомство

Через год в Сыктывкаре вышла моя первая книга. Конечно же, она называлась «Стужа» — по рассказу, получившему премию на конкурсе «Комсомольской правды». В дальнейшем я тоже, как и Нагибин свою «Любовь», не включал его в сборники, понимая, что рассказ откровенно слаб, что новые лучше — вот уж их-то можно было не стыдиться.

Один за другим появлялись мои рассказы в «Огоньке»: «Берега», «Ожидания», «Останутся кадры», «Века, века...» Там же была напечатана и первая моя повесть — «Всё впереди», ее издали также отдельной книжкой в библиотеке «Огонька».

В ту пору «Огонёк», журнал с миллионным тиражом, был неслыханно популярен. Он считался журналом семейного чтения, то есть был вхож в каждый дом, его читали и стар, и млад.

Именно «Огонёк» зорко примечал на ниве отечественной словесности те свежие ростки, которые знаменовали пришествие новой русской прозы.

И мы сами, молодые писатели, безошибочно — по почерку, по интонации — угадывали новичков своей плеяды: Сергей Никитин из Владимира, Виктор Астафьев из Вологды, сибиряк Илья Лавров, кубанец Виктор Логинов, уралец Николай Воронов...

Что же касается Василия Аксенова, Анатолия Кузнецова, Анатолия Гладилина, то они явятся позже, придут вместе с катаевской «Юностью».

И, конечно же, с почтением и трепетом читал я в «Огоньке» и в других журналах новые вещи Юрия Нагибина, его рассказы «Зимний дуб», «Ночной гость», «Четунов, сын Четунова», «Комаров», «Последняя охота»... Меня изумляли, завораживали чистота его повествовательной речи, выразительность диалога, точность пейзажного письма.

Я никогда не считал себя учеником Нагибина, но его ненавязчивые уроки были впитаны и учтены как бы сами собой.

В 1958 году состоялись мои первые выезды из таежной глухомани в свет — то есть, я и до этого немало ездил, даже побывал туристом в Польше и Германии, — но тут имеются в виду выезды в литературный свет.

Яучаствовал в совещании молодых прозаиков в Ленинграде, а вслед за этим был избран делегатом от республики Коми на 1-й, учредительный, съезд Союза писателей Российской Федерации.

Моим, так сказать, Вергилием в этих кругах, моим Дерсу Узалой на этих тропах был молодой уральский прозаик Николай Воронов, имя которого упомянуто выше. Человек необычайно общительный по натуре, он в пору учебы в Литературном институте обзавелся широким кругом знакомств среди писателей — и теперь, с явным удовольствием знакомил меня с людьми, имена и книги которых были для меня не то, чтобы святы, но осияны нимбом классики.

Как велел обычай, встречи эти сопровождались скромным застольем, но тем не исчерпывалось их содержание. Были задушевные беседы, рассказы о давно минувших событиях и давно ушедших людях, было авторское чтение только что написанных творений — с пылу, с жару.

На даче в Переделкине — тогда я впервые посетил эти места, — Павел Филиппович Нилин, автор «Жестокости» и «Испытательного срока», читал нам, мне и Коле, рассказ «Как хоронили моего дядю». Пораженный глубиной маленького шедевра, я спросил: «А где это будет опубликовано?» Нилин пожал плечами: «Не знаю, пока не думал об этом, пускай полежит...» — «Зачем же вы его написали?» — искренне удивился я. «Учусь писать», — не рисуясь, признался классик.

В гостинице «Москва», где жили делегаты съезда, рано утром ко мне в номер постучался всё тот же Коля Воронов. Вид у него был крайне озабоченный: «Только что позвонила Ольга Берггольц. Нужно опохмелиться, есть чем, но не с кем, а одна не хочет... Ты готов?» Я был всегда готов — ведь я был делегатом от Коми АССР, вполне продвинутый по этой части товарищ. Через десять минут мы уже были в номере Ольги Федоровны. «Там, на подоконнике», — сказала она, не вставая с постели. Я откупорил, Коля разлил в стаканы. Когда чуточку захорошило после вчерашнего, поэтесса сказала: «Мальчики, хотите, я почитаю вам свою прозу?» Мы закивали обрадовано: «Конечно, хотим!» Она взяла с тумбочки папку с тесемками, вытащила оттуда листки и, подоткнув одеяло под мышки, начала читать вслух. Чтение продолжалось несколько часов, и мне пришлось смотаться в открывшийся на этаже буфет за подкреплением. Иногда же сама Ольга Федоровна безгрешно выскальзывала из-под одеяла, подбегала к столу, к подоконнику — за сигаретой, за спичками, — и вновь устраивалась поудобней на подушке, продолжала читать... Так я впервые услышал «Дневные звезды».