Юрий Карлаш: Мир, который рядом

- Да ты не ссы. Тебя как звать-то?

- Юрок.

- Так вот, Юрок, это все шляпа, мусорские уловки. Спецом они пугают, на пушку берут. Обычно первоходы на это и ведутся. Не боись, пиздюк, стой на своем. Я, конечно, не следователь, да мне и насрать, убивал ты или нет, но раз в отказную попер, при до конца. Пугать будут, бить, но трахать не станут. Набирайся мужества, братан! Да поможет тебе Господь.

Проснулся я от грохота открывающейся кормушки:

- Соломин, собирайся на выход!

Меня встретили два мента и, надев наручники, запихнули в тачку.

- Знаешь, куда едем?

- Нет.

- В лес едем, милый. Пытать тебя будем. Расскажешь, как дело было, к следователю повезем, а упрямиться станешь – замочим, как при попытке к бегству. Так что думай давай.

Никогда не думал, что пот может заливать глаза. Тело мое непроизвольно тряслось. Мне по-настоящему стало страшно. «Какие тут уловки, - думал я. - Сейчас замочат, и не докажет никто. Даже если и докажут, меня-то все равно не будет». От этой мысли я по-тихонечку начинал сходить с ума.

- Выходи, приехали.

Я чуть не закричал от радости: машина стояла во дворе прокуратуры. А это означало, что я пока еще буду жить.

- Здравствуй, Юрий. Я занимаюсь твоим уголовным делом, - передо мной сидел усатый дяденька в форме, похожей на прокурорскую. – Я знаю, Юрий, ты не хочешь разговаривать с нами по-хорошему, но что ты скажешь вот на это?

Передо мной легли два протокола допроса моих приятелей, в которых они рассказывали, как я избивал мужчину и затаскивал его на стройку.

– Вот видишь, Юра, тебе предлагали, а ты отказался от сотрудничества. А вот дружки твои умнее отказались и дома жить будут, в отличие от тебя. Тебе лучше во всем сознаться, так как признание вины облегчает размер наказания. Ты вообще представляешь, сколько тебе светит?

- ???

- А я скажу. От восьми до двадцати лет, либо пожизненное заключение. Так что думай, Юра, думай.

- Понимаете, я тут ни причем. Не знаю, почему арестовали именно меня, ведь доказательств никаких нет. Я, честно говоря, даже не видел этого мужчину.

- Зато тебя видели, и дружки твои на тебя показали, так что кончай морочить голову. Вот тебе бумага, пиши, как всё было, вину свою облегчишь.

«Вот сука, - думал я, - это же надо так подставить, чтоб выхода не было. Какой срок? Было бы за что, а так просто я сидеть не собираюсь».

- Я ничего писать не буду, пока вы не организуете мне очную ставку с моими друзьями, которые дали показания. Я хочу посмотреть им в глаза.

- Ты, наверное, фильмов американских насмотрелся? Может, тебе еще адвоката пригласить? В глаза ты им на суде посмотришь, а сейчас у следствия нет никаких сомнений, что это сделал ты, поэтому очная ставка тут не требуется. Ну, раз писать не будешь, езжай, тебя переводят на тюрьму, привыкай потихонечку.

Оказавшись в коридоре, я увидел свою мать:

- Юрочка, сыночек! Да что же это такое?! Что происходит?

- У Вас есть пять минут, - сухо отрапортовал конвоир, - а вообще, свидания с подследственными возможны только с разрешения следователя.

- Сынок, - мама смотрела на меня полными слез глазами, - Юрочка, они говорят, что тебя могут посадить. Но ведь ты ничего не делал! Я разговаривала с ребятами, они сказали, что это какая-то ошибка. Все надеются, что тебя отпустят.

- Мама, не плачь, пожалуйста. Я сам плохо понимаю, что происходит. Но у меня такое ощущение, что домой я вернусь теперь нескоро.

- Что ты такое говоришь? Сынок, пожалуйста, не говори так! Я все сделаю, найду денег, адвоката найму…

- Все, ваше время вышло, - конвоир подтолкнул меня в спину, и мы пошли по длинному коридору, с каждым шагом удаляясь от матери.

«Насколько эта разлука, - спрашивал я себя, - на пять, на десять, на пятнадцать лет? Когда я теперь увижу тебя, мама? Прости».

Я боялся обернуться, чтобы не увидеть, как она плачет. Как мне было больно в этот момент. Наверное, нет ничего страшнее, чем слезы матери, слезы человека, который тебя родил, вырастил, души в тебе не чаял. И ведь, закрыв меня, они причинили больше вреда ей, а не мне. Оставить мать без сына - это страшное наказание. Наказание за то, что она моя мать.

- Первый, пошел! Второй, пошел! – командовал конвой, когда автозак остановился на тюремном дворе. – Лицом к стене, быстро!

- Соломин!

- Юрий Владимирович 1977 года рождения, статья 105-я часть вторая. Нахожусь под следствием.

- В вокзал!

Вокзалом оказалось огромное помещение, в которое меня препроводил омоновец. Оно было похоже на пустой спортивный зал, вдоль стен которого стояли стеллажи, наподобие тех, что стоят на рынках. Стеллажи предназначались для отдыха заключенных, они заменяли и кровать, и стул, и стол одновременно: кто сидел, кто лежал, кто принимал пищу. Как выяснилось позже, вокзалом данное помещение было прозвано за то, что выполняло функцию зала ожидания. В течение дня на тюрьму приходило несколько этапов, всех прибывших кидали в вокзал, а вечером, когда он набивался битком, и от табачного дыма и запаха немытых тел нечем было дышать, начинали выводить по одному на досмотр.