Игорь Денисенко - Зверь

И деревья со стоном рушились на землю. И сердце стонало и скрипело как эти деревья. И уже ничто не мешало ему выплескивать свою ненависть. Он бил, и били его, и однажды сунули нож. Но выкарабкавшись, выжив, он бил опять без слова и без крика, с диким рычанием. Его боялись. Но боялись не как жестокого человека, а как дикого зверя, как сумасшедшего, способного на любые безрассудные действия и непредвиденные поступки.

Отсидев своё. Оттрубив от звонка до звонка. Откинувшись, он ушел на кордон, в обветшалую рубленую, избушку. Завел себе рыжую лайку по имени Машка, и наконец, зажил по настоящему. Обходил лес, гладя смолистые стволы. Слушал, как говорят деревья, как поют птицы, как флейтой звучит на вершинах ветер. Смотрел на жизнь широко открытыми глазами. И вдыхал её полной грудью. Между делом собирал ягоды, грибы и диковинные коряги. Долгими, длинными вечерами вязал веники для Леспромхоза. Возился с Машкой. Такой любопытной, кругленькой, косолапой, с хвостом петелькой, доверчиво тыкающейся носом в его ладонь. И хоть ничего, положительно ничего, не было в ней от большой и отважной Азы. Часто слеза готова была навернуться на его глазах. Но Зверь гнал эту слабость от себя, превращая её в неприязнь и ненависть. Неприязнь с горечью пихтового масла. Родители, школа, училище, армия, море, тюрьма, всё было горько, все прошлое осталось тяжелым осадком. Море. Море он вспоминал с легкой грустью. Но стоило вспомнить людей, и уже ничего светлого не оставалось в его воспоминаниях. Тоска глодала одинокого зверя, как собака глодала кость, раскусывая и высасывая мозг. Вскоре и это прошло. Утихла боль. И он стал просыпаться по утрам и забывать прошлое. Удивительно прекрасный мир открывался каждое утро. И видя всё великолепие закатов и восходов, великолепие каждого дня, ему всё больше казалось, что он жил этой жизнью всегда. А всё злое уходило, оставляя мудрые и добрые мысли.

И как-то вечером, зимой, когда в печи трещал огонь, бросая блики через трещины в кирпичах, Машка сладко растянулась на полу, подставив белое брюхо теплу, исходившему от печи. А Зверь, сидя на топчане, латал рюкзак. Под окном захрустел снег. Пинком ноги распахнулась дверь и в избушку ворвались клубы холодного воздуха и двое в тяжелых тулупах, От них несло перегаром и кислым запахом немытого тела.

— Сидеть! — скомандовал первый, наставив ружьё на хозяина.

Машка, подняв шерсть на загривке, зарычала, сморщив нос.

— Где ружьё? — спросил первый, косясь то на Машку, то на её хозяина. И было непонятно, кто из этих двух представляет большую опасность. То ли Машка, вымахавшая за год, с широкой грудью и узкой талией, то ли Зверь, ощерившийся в недоброй улыбке, и представляющий из себя узел из сухожилий.

Никто не успел ничего сказать, как Машка сорвалась с места и прыгнула на врага. Он выстрелил. Тонко и обиженно взвизгнув, она рухнула на него. Зверь метнулся в угол и выстрелил. Дверь хлопнула. Второй сбежал, пулей вылетев в открытую дверь. Зверь не гнался и не стрелял, Он подошел к Маше. Собака лежала поверх врага неестественно широко разбросав лапы и уткнувшись, мордой в его грудь. Казалось, что вот так, совсем по-щенячьи прижалась она к хозяину и уснула. Зверь нагнулся и поднял её, совсем не замечая изуродованного дробью лица того, кто еще совсем недавно называл себя человеком. Зверь сел на топчан, и, положив собаку себе на колени, просидел так всю ночь. И руки его тихо скользили по рыжей, лохматой шерсти. И тихие, произносимые как в молитве слова, часто переходили в бессмысленное, только ему понятное бормотание:

— Маша, Машенька… Ах, нельзя же так… Нехорошо так… Зачем?..

Не надо, совсем не надо… Разве оно лучше? Разве можно? Мысли, складками отражались на его лице, венами, набухшими на лбу. Мучили воспоминания о прожитой жизни, о жизни, прожитой совсем не так, и о последних годах, проведенных в тайге. И что-то непонятное и страшное происходило с ним в эту ночь. И сведенная в судороге маска Зверя часто разглаживалась, и лицо обретало совсем другие незнакомые черты. И покачиваясьв трансе, словно баюкая Машеньку, баюкал он своё сердце, уставшее от ненависти. И что знает, как оно не разорвалось в эту ночь. Ночь, в которую умер его любимый зверь. А на утро заскрипел снег, и со двора закричали:

— Зверь! Выходи! Ты окружен!

Он вышел и отбросил в снег ненужное ружьё. И в прищуре, взглянув на небо с уже восходящим солнцем, сказал:

— Меня зовут Серёжа…

11.91 г. АРТЫБАШ.