Александр Проханов - Гибель красных богов

Он чувствовал, как поминутно, посекундно меняется мир. Так на поле набегает тень облака. Вокруг еще солнечно, ярко, но за рекой уже сумрак, серость, тревога, и эта тревога стремительно летит к тебе, накрывает берег, воду, золотую стерню. И вот он, удар тьмы. Свет, в котором ты только что пребывал, отлетает, отбрасывается от тебя, и за ним не угнаться, и ты накрыт холодной и мертвой тенью.

Он чувствовал, как меняется мироздание. Легкой вибрации и трясению подвержен сквер, где он сидел. И улица за чугунной решеткой. И стена дома, заслоненная деревом. Эта вибрация расходилась по городу, и он колебался на своих фундаментах и подземных крепях. Трясение уходило в окрестные пространства, на равнины и реки, где вода начинала рябить и плескаться от подземных толчков. Ожившая, наполненная гулом Земля качала на себе города, трясла и ломала границы. Хребты начинали налезать на хребты, долины морщились и сминались, материки лопались по великим разломам, терлись один о другой, на кромках горело, дымило, вырывался огонь преисподней. Мир разрушался, гибли народы и страны. Крушение охватывало Землю. В грозном скрежете поворачивался Болт Мира, и Белосельцев, сидя на скамейке, чувствовал спиной хруст планеты, неизбежность конца, в который вовлекалась Земля.

Одолел помрачение. Увидел, как на его руку уселся маленький, зеленоватый упырек с резиновой присоской. Прилип с легким чмоканьем и начал сосать. Наливался кровью, разбухал, становился сиреневым, сине-черным, в крупных сочных пупырышках. Горячая кровь способствовала плодоношению. В нем раскрылась щель, и из нее полезли крохотные упырьки, похожие на икру минтая. Белосельцев гадливо оторвал кровососа. На месте присоски осталась розовая мокрая ранка. Раздавил упырька. Этот малый поступок вернул ему волю. В час вселенской погибели оставался человек, который нуждался в помощи. Зампред ожидал его в своем кабинете, беззвучно выкликал. Белосельцев устремился на помощь.

Он вернулся к зданию ЦК на Старой площади, где час назад было пустынно, а теперь клокотала толпа. Перед порталом с золотыми буквами, где прежде под взглядами патрулей и охраны торопились редкие пробегающие прохожие, сейчас двигалось и взрывалось, накатывалось людское месиво. Белосельцев был втянут в этот рулет, замотан, завернут в крики, вопли, в горячую плотную ненависть.

– Коммуняки, куда попрятались? Выходи, поговорим по душам! – молодой атлет с бронзовым лбом, кольчатой черной бородкой вскидывал к окнам мускулистую загорелую руку, тянул кулак к золоченым буквам. – Куда, как крысы, попрятались?

– Кровопийцы!.. Кончилось ваше палачество!.. Дайте мне на них посмотреть!.. Заглянуть в их глаза!.. – худая растрепанная старуха двигала на шее взбухшей веной, рвалась вперед, больно толкнула Белосельцева. – Пусть выйдут на свет палачи!..

– На фонари их! В Москву-реку, топить как псов! Выдайте их народу, башку им сами открутим! – здоровенный детина, дыша перегаром и луком, шевелил плечами, словно разминался перед тем как оторвать своим жертвам головы.

Белосельцев сжимался, старался уменьшиться среди плотной ненавидящей ярости. Горько изумлялся – куда исчезли всемогущие охранники, бдительные стражи, лакированные черные лимузины, зеленые грозные бэтээры? Куда источилась властительная сила, перед которой трепетали враждебные армии, ложились в прах чужие столицы? Здание было голым, без величественных риз. Напоминало военнопленного, босиком, в исподней одежде, над которым глумились захватчики, стараясь побольнее оскорбить и унизить.

– Народ и партия едины! – рыжий юнец с восторженными глазами кинул на дом бумажный надутый пакет, и тот разорвался на фасаде взрывом чернильной грязи, оставил липкую, стекавшую с камня кляксу. – Слава КПСС!

– На прием запишите!.. На прием меня запишите!.. – молодая пышногрудая женщина неловко размахнулась, метнула в здание камень. Он угодил в окно, стекло со звоном осыпалось. – Жалобы и письма трудящихся!..

– Мы строим коммунизм!.. Не мешайте!.. Мы коммунизм строим!.. – патлатый, с прокусанными, кровоточащими губами парень кидался на здание, бил кулаком в стену, хотел проломить, захлебывался от боли и наслаждения. – Не мешайте мне, мужики!.. Я строю коммунизм!..

Белосельцев ужасался, но не этой истерической глумливой толпе, в которой витал дух разрушения, а тому, куда источилась недавняя всемогущая власть, повелевавшая огромной страной, осуществлявшая невиданные по размаху и мощи проекты, запускавшая в небо ракеты, покорявшая океаны и горы. Куда исчезла партия, чье святилище намеревались громить, куда пропали миллионы организованных, управляемых по приказу людей. Не было здесь блистательных генералов, вельможных партийцев, изысканных дипломатов, высоколобых писателей, напористых молодежных вождей, а только глумливая толпа, поносившая беззащитное здание.