Александр Проханов - Гибель красных богов

Он наблюдал за баррикадой. Люди сменяли друг друга. Каждый что-то приносил, бросал и больше не появлялся, словно совершал какой-то обряд, прикладывался к магическому алтарю, приобщаясь к новой религии. Священник в черной рясе, в скуфейке, с серебряным крестом, осенял баррикаду, но его знамение казалось неполным, каким-то треугольным. Он развешивал в воздухе треугольники, сдвигал их по кругу, и они превращались в хоровод загадочных звезд.

Возникли женщины, молодая и старая, с одинаковыми глазами армянских мучениц, мать и дочь, вместе подтащили обломок доски, кинули и тоже исчезли. Мускулистые, шумные рабочие в спецовках подволокли срубленное дерево, закинули его шелестящей кроной на баррикаду, занавесив листвой окна автобуса, и парни, изготовлявшие зажигательные бутылки, сердито закричали. Рабочие сдвинули дерево, освободили оконные проемы, а потом бесследно исчезли.

Баррикада напоминала курган, и все, кто ни появлялся, кидал в него горсть земли. Курган разрастался. Кто-то лежал под землей, то ли князь, то ли царь, чья смерть уже состоялась. Белосельцев подумал, что это он сам лежит в глубине кургана, его засыпают, на него наваливают железо и камни, перевернутые машины и рельсы. И он будет лежать здесь века, погребенный, замурованный, и никому никогда не узнать, что он, любивший, страдавший, так и непознавший Бога, лежит окаменело в кургане.

Ему начинало казаться, что многие из тех, кто появлялся на баррикаде, были ему знакомы. Он их где-то встречал – в домах ли, в салонах, на конгрессах, в мастерских художников, в телевизионных программах. Здесь были кришнаиты с голыми бугристыми черепами, в апельсиново-оранжевых несвежих хламидах. Приходил раввин с седой бородой и кольчатыми пейсами в бархатной, как воронье перо, шляпе. Несколько минут напряженно работал, набрасывая стержни, известный атлет в спортивной блузе с гербом СССР.

Он увидел, как к баррикаде подкатил нарядный лакированный микроавтобус, похожий на жука-плавунца. Задние дверцы растворились, на землю спрыгнули два молодца, стали выгружать картонные ящики, устанавливать раздвижные столики. Из кабины вышел человек в широкополой ковбойской шляпе с пышным трехцветным бантом. Его коричневое сморщенное лицо показалось Белосельцеву знакомым. Он узнал Ухова из благотворительного фонда. Углядел на дверцах микроавтобуса знакомую эмблему – Богоматерь с младенцем и надпись: «Взыскание погибших».

– Защитники свободной России! – Ухов приложил ладони ко рту, трубно, с аффектацией взывал к баррикаде. – Примите даяние от предпринимателей Москвы, которые не жалеют ни денег, ни сил, ни самой жизни в борьбе с диктатурой!.. Подходите, подкрепите силы, которые вам понадобятся для борьбы с коммунистами!.. Просим от души!.. Подходите, подкрепляйтесь, чем Бог послал!..

Молодцы вскрывали картонные ящики, извлекали связками банки с пивом, выгружали на столики горы бутербродов, пачки сигарет. И все, кто строил баррикаду, повалили к столикам. Вылезали из щелей и ниш, набегали из соседних дворов. Подходили к столикам, хватали пиво, вскрывали чмокающие банки, жадно жевали бутерброды, рассовывали по карманам сигареты. Молодцы радушно, с улыбками вытягивали из ящиков новые связки пива, вываливали на скатерку новые горы бутербродов.

– А вы что ж не подходите? Милости просим! – Ухов вдруг узнал Белосельцева, изумленно воздел брови, приводя в движение всю сложную систему морщин, напоминавших дельту древней иссохшей реки. – Виктор Андреевич, и вы здесь? С нами? Значит, чудо свершилось и Савл окончательно превратился в Павла?

Появление Ухова вернуло Белосельцева к реальности, в которой он был разведчиком, выполнявшим задание, а Ухов – врагом, который мог его выдать и которого необходимо было ввести в заблуждение.

Ковбойская шляпа Ухова едва не задевала полями лицо Белосельцева. Пышный красно-бело-голубой бант источал едва уловимый запах духов.

– Так, значит, вы окончательно с нами? С вашим тактом, Виктор Андреевич, с вашим чувством истории этот выбор был неизбежен. Вы должны отправиться в Кремль, к своим бывшим друзьям, которые прислушиваются к вашему мнению, к этим дуракам и преступникам, и сказать, что они проиграли. Пусть сдаются. Пусть выйдут с повинной к народу. Наденут на шеи веревки и босиком выйдут из Кремля на площадь. И тогда, быть может, мы их простим и не тронем. А иначе – казним!

Он пульсировал морщинами, и каждая из них щупала Белосельцева, пыталась проникнуть в подкорку. Умные, твердо-холодные глаза пытливо всматривались в него, не верили, искали признаков вероломства.