Ричард Йейтс - Пасхальный парад

— Джек, обалдеть! — закричала она. — Ты был признан «лучшим молодым поэтом Йеля».

— Ну, это своего рода лотерея, — отозвался он. — Кому-то же они должны ежегодно присваивать это звание.

Но его самоуничижение показалось ей не вполне искренним; по его голосу было слышно: он рад, что она нашла этот сборник, а если бы не нашла, то он почти наверняка сам бы его показал. Она раскрыла книгу и прочла вслух один из отзывов:

— «В лице Джона Фландерса мы получили оригинальный новый голос, полный мудрости, страсти и в совершенстве владеющий собой. Порадуемся же вместе его дару». Bay!

— Не говори, — произнес он тем же смущенно-гордым тоном. — Важная птица, а? Если хочешь, можешь взять ее домой. Вторая тоже ничего, хотя первая все-таки посильнее. А вот к третьей не прикасайся, ради всего святого. Никчемная. Можешь поверить мне на слово. Сахар и молоко?

Они потягивали кофе и поглядывали в окно на коричнево-зеленые стены домов с лофтами.

— Каким ветром тебя занесло в журнал «Фуд филд обсервер»? — спросила она.

— Нельзя же совсем без работы. А тут все просто. Я могу делать ее одной левой, а потом прийти домой и выкинуть все это из головы.

— Разве поэты не преподают в университетах?

— Пройденный этап. Сколько лет ухлопал, уже и не вспомнить. Лижешь задницу начальству, лезешь вон из кожи, чтобы получить постоянный контракт, весь день пытаешься не видеть все эти надменные физиономии, которые все равно настигают тебя по ночам, а главное, начинаешь писать академические вирши. Нет, детка, уж лучше «Фуд филд обсервер», поверь мне.

— Почему бы тебе не подать на стипендию? На эту… гуггенхаймовскую?

— Была у меня и гуггенхаймовская, и рокфеллеровская.

— А почему третья книга никчемная?

— У меня тогда жизнь пошла кувырком. Развелся. Поддавал, не без этого. Мне казалось, что я понимаю, о чем пишу, но что я тогда вообще мог понимать! Сентиментальщина, потворство своим прихотям, жалость к себе — полный букет. При нашей последней встрече Дадли Фиттс мне едва кивнул.

— А сейчас твоя жизнь какая?

— Да более-менее то же самое, зато я кое-что понял… — Он запустил руку под обшлаг халата и начал поглаживать ее локоть, словно это эрогенная зона. — Иногда, если ходишь с правильной карты, судьба посылает тебе хорошую девушку.

Всю неделю они практически не расставались — или она ночевала у него, или он у нее, — так что у Эмили никак не получалось побыть наедине с его стихами. И тогда она специально взяла день отгула.

Чтение оказалось непростым. В Барнарде она штудировала современную поэзию, и ее «экспликации» всегда проходили на ура, но это не было чтением для удовольствия. Ранние стихи Джека она просмотрела бегло, составив лишь общее впечатление; пришлось возвращаться и вчитываться в каждое стихотворение, чтобы понять, как оно сделано. Более поздние вещи были насыщеннее, притом что в них тоже слышался голос автора; последний же раздел составило одно-единственное длинное стихотворение, настолько изощренное и многослойное, что ей пришлось прочесть его три раза. Было уже пять часов вечера, когда она позвонила ему в офис со словами, что книга замечательная.

— Без дураков? — (Она увидела его радостное лицо, как если бы была сейчас рядом.) — Эмили, ты же не станешь вешать мне лапшу на уши? Какие из них тебе больше понравились?

— Вообще-то, Джек, мне все понравились. Правда. Подожди, дай подумать. «Празднование» растрогало меня почти до слез.

— Серьезно? — В его голосе прозвучало разочарование. — Ну да, изящная каноническая вещица, вот только мяса маловато. А как насчет «Ручной гранаты»?

— Да, и это тоже. В нем есть настоящая… едкость.

— Едкость — хорошее слово. Как раз то, что в нем должно присутствовать. Ну и конечно, главный вопрос. Что ты думаешь о последней вещи? О большом стихотворении?

— Я как раз собиралась о нем сказать. Оно великолепно, Джек. И такое трогательное. Приезжай скорее.

В начале лета он получил приглашение: в течение двух лет преподавать в писательской мастерской университета Айовы.

оба прочли это письмо, — пожалуй, было бы ошибкой ответить на это отказом.

— Мне казалось, преподавание вызывает у тебя аллергию.

— Да, но Айова — это особый случай. Насколько я знаю, их «мастерская» существует отдельно от английского факультета. Это аспирантская программа, своего рода профессиональная школа. Ребят в нее тщательно отбирают — собственно, это уже не студенты, а начинающие писатели, — а все преподавание сводится к четырем-пяти часам в неделю. Видишь ли, идея заключается в том, что преподаватели должны сами писать, поэтому им предоставляется много свободного времени. Господи, если я не смогу сделать книжку за два года, значит, со мной и вправду беда. И вообще… — Он задумчиво потер подбородок большим пальцем, и она поняла, что его последний довод станет решающим в этом разговоре. — Я знаю, это прозвучит глупо, но приглашение в такое место весьма почетно. Наверно, кому-то моя последняя книжка не показалась совсем провальной.