Андрей Волос - Победитель

— Николай Петрович! — оборвала она. — Извините, но уже пять минут третьего!

Кузнецов вытаращился, хлопнул себя ладонью по голове, вскочил и начал рывками снимать халат.

— Из головы вон! Саша, извини, проверяющих встретить надо… Познакомьтесь. Вера, это Александр Плетнев, мой друг. И сосед — в одной коммуналке в Москве живем!.. А это Вера Сергеевна, замечательный доктор.

Вера вежливо улыбнулась краешком полных губ и, помедлив, протянула ладонь для краткого рукопожатия. Ладонь оказалась теплой и сухой.

— Очень приятно, — кивнул Плетнев. — Здравствуйте.

— Ты посиди, посиди! — воскликнул Николай Петрович. — Мы скоро!

Он только развел руками:

— Служба… Как-нибудь еще зайду.

Им было не по дороге. Врачи направлялись в главный корпус, Плетнев — в расположение группы. С Кузнецовым они пожали друг другу руки, с ней ему хотелось бы обменяться улыбками.

— До свидания. Еще увидимся…

— До свидания, — не посмотрев на него, сухо бросила Вера.

Шагая к школе, Плетнев чувствовал легкое раздражение. Неприятно, когда тебя не замечают… Как будто дерево увидела, а не человека. Дерево и дерево, пусть себе стоит!.. «Ну и ладно, — решил он. — Нам с ней не детей крестить».

Но все-таки какая-то занозка в сердце осталась.

Как-то раз рано утром Симонов вызвал старших лейтенантов Пака и Плетнева.

— Значит, елки-палки, так, — сказал он. — Поступила просьба от афганского руководства. Хотят подучить своих ребят из тутошних органов безопасности… Набрали, елки-палки, бойцов по признаку идеологии. Плакаты они хорошо пишут. Языки тоже на славу подвешены. А что касается остального — беда. Короче говоря, нужно их натаскать по специальной физической подготовке и стрельбе. Готовы?

В качестве сопровождающего с ними ехал какой-то афганец. Пока выбирались из города, спутник помалкивал, но потом Пак его все же разговорил. Он оказался офицером в чине капитана, служил в контрразведке афганского МГБ…

Плохо асфальтированная дорога была довольно безлюдной. Изредка встречались пригородные автобусы, более подходящие для музейного хранения, чем для перевозки людей, — до отказа забитые пассажирами, дымящие, натужно воющие, всегда перекошенные на один бок. Грузовики. Ободранные легковушки… Солнце палило с ослепительно ясного неба, заливая окрестные поля и видневшиеся вдалеке бурые горы. Утомительно яркий свет щипал глаза. Асфальт дал лаковую испарину.

Слева от шоссе показались какие-то свежие руины.

— Во как размолотили, — пробормотал Симонов. — Спроси, что за развалины?

Пак спросил, и афганец оживился.

— Говорит, деревня была. Совсем плохие люди жили, — перевел Пак. — Враги революции. Парчамисты. Халькисты их всех арестовали. Такие, говорит, преступно-родственные связи вскрыли, что не расплести. Друг друга выгораживали, не хотели признаваться в заговоре. В общем, их всех пришлось… — и махнул рукой, повторив тем самым жест афганского капитана.

Симонов поморщился.

Вилла стояла в зеленой долине, выглядевшей, по сравнению с пыльным вонючим Кабулом и жаркой дорогой, просто раем на земле. В тени раскидистых деревьев журчал холодный и пронзительно чистый ручей, щебетали птицы. Дом на вершине небольшого холма оказался настоящим дворцом — двухэтажный особняк с мраморными лестницами, колоннами, башнями…

Их провели в сравнительно прохладную комнату, завершением богатого убранства которой был, несомненно, камин. Плетнев с интересом стал разглядывать каменные завитушки. Симонов же отошел подальше, буркнув, что при одном взгляде на любую печку чувствует отвращение. Вполне, дескать, объяснимое ожесточенностью тутошнего климата…

— Вот они, красавцы! — сказал майор, встав у стены, где висели портреты в золоченых рамах.

Плетнев тоже взглянул.

На первом был изображен Нур Мухаммед Тараки — пожилой мужчина с гладким и румяным лицом. Его чуть сощуренные глаза сияли мудростью и добротой, взгляд устремлялся в некие пределы, невидимые простым смертным. В целом он выглядел очень хорошо — солидный, внушительный и, судя по всему, здоровый мужчина. На руках Тараки держал радостно улыбавшегося малыша. Справа от нарядной физиономии вождя в некотором отдалении по голубому небу, являвшемуся фоном, скользила стайка белых голубей.

Хафизулла Амин, строго смотревший со второго холста, тоже выглядел на все сто. Лицо премьер-министра было красивым и чрезвычайно умным. А взгляд светился не только понятливостью. Вдобавок в нем сияла еще и преданность — должно быть, преданность именно ему, его соседу по стене, учителю и главе партии Тараки.