Андрей Волос - Победитель

— Вот ты даешь! — только и сказал Плетнев.

Деваться некуда. С пистолетом в опущенной руке встал за бетонный столб, служивший опорой. Столб загораживал мишень. Он выглянул на мгновение и тут же сделал три выстрела по касательной в кирпичную стену тира. Рикошетируя, пули дико визжали в полете.

Честно сказать, он совершенно не был уверен в результате. Рикошет — дело дурное, никогда нельзя точно знать, куда он пойдет. Черт дернул Голубкова за язык!.. теперь стыда не оберешься…

Плетнев смотрел на Симонова, а Симонов смотрел в окуляр.

— Куда целили, Плетнев? — спросил он, не отрываясь.

— Две в корпус, одну в голову, — сказал он.

— Ну, елки-палки, даешь прикурить! — Симонов повернул голову и посмотрел на него несколько странно. — Все три там.

Плетнев выдохнул с облегчением. Нет, все-таки иногда и ему может немного повезти!..

Утром солдаты сидели в гимнастерках, теперь на жаре растелешились, и в минуты пауз, когда не нужно было обеими руками растягивать перед собой на двух палках разноцветные квадратные флаги, в определенные моменты складывавшиеся в ту или иную картинку, залитые солнцем трибуны сияли голыми телесами.

— Сколько же у них этих тряпок? — недовольно спросил Голубков, утирая пот со лба. — А?

— По семь, должно быть.

— Почему по семь?

Плетнев пожал плечами.

— Потому что каждый охотник желает знать, где сидят фазаны.

— А-а-а… Наверное… Так это сколько ж, получается, ткани извели?! — задался Голубков возмущенным вопросом, обводя взглядом неохватное пространство Большой Спортивной арены. — Если сто двадцать тысяч мест… а солдатня занимает четверть… то это тридцать тысяч. Между прочим, три дивизии, если по-военному… Это что же — тридцать тысяч квадратных метров?!

Голубков вообще был человеком чрезвычайно рачительным, не уставал указывать на вопиющие примеры бесхозяйственности и то и дело ссылался на деревню, где рос, как на образец разумности и процветания.

— Ты на семь забыл умножить, — заметил Плетнев.

— Двести десять?!

Снова грянула музыка, сквозь которую пробивались мощные удары метронома. Трибуны вспыхнули, засверкали, и вместо белизны бесчисленных солдатских торсов возникла зеленая лужайка, на которой стоял задорный олимпийский Мишка — улыбающийся, с белой мордахой, с веселыми черными глазенками, с ушами почти как у Чебурашки, украшенный золотым пояском и пряжкой в форме пяти сцепленных колец.

— Сердце кровью обливается! Да если бы нам в деревню хоть даже сотую часть, мы бы!.. Эх, вот она — бесхозяйственность!

Плетнев хмыкнул.

— И на какой ляд они попусту тренируются? — задался Голубков новым вопросом. — Его все равно переделывать будут.

— Кого?

— Да Мишку этого. — Голубков с досадой махнул рукой. — Нос-то у него какой?

— Какой?

— Не видишь, что ли? Еврейский! Все говорят…

Плетнев приложил ладонь ко лбу и присмотрелся.

— По форме, что ли?

— А по чему ж еще?

— Ну, не знаю… Нормальный зверий нос. Черный.

— Дело-то не в цвете, — протянул Голубков и смерил Плетнева взглядом, в котором можно было прочесть, какой он все-таки наивный человек.

— Ерунда какая-то, — отмахнулся Плетнев.

Голубков саркастически фыркнул.

— Эх, Плетнев!.. Вот скажи, ты видел, как лошадь серит?

— Отстань.

— Нет, ты скажи, скажи! Видел?

— Ну, допустим, — осторожно ответил Плетнев.

— Без допустим! Видел?

— Ну хорошо. Видел.

— А корова?

— Что «корова»?

— Тоже видел?

— Тоже.

— Говно у них разное?

— Разное.

— А почему?

Плетнев замялся.

— Вот видишь! — победно заключил лейтенант Голубков. — Сам даже в говне не разбираешься, а о таких вещах берешься судить!..

Плетнев по-доброму сунул ему кулак в пузо. Пусть все-таки не забывает, кто в каком звании.

Мимо них то и дело шмыгали какие-то мочалки в разноцветных спортивных костюмах, подробно облегавших все их выпуклости. Девиц гоняли по полю огромными табунами, они ловко строились в квадраты, каре, спирали, образовывали мозаичные панно… В общем, это был живой и нескончаемый соблазн — зеленый, синий, розовый и белый. Смазливые, длинноногие как на подбор… нет, не как, а вот именно что специально подобранные!.. Офицеры, наряженные в веселенькие курточки, унылыми столбами торчали у длинного поручня ограждения, отделявшего проход к трибунам от самих трибун, а они все время смеялись, хохотали, стреляли глазами, и от каждой веяло таким электричеством, что волосы на голове шевелились, будто в сильную грозу. В кровь выхлестывало явно избыточное количество адреналина.