Андрей Волос: Аниматор

Снег все валил, небо нависало черной подушкой. Одежда мертвеца быстро покрывалась белой коркой.

— Давай, Кузьмин, смотри документы, — сказал капитан и снова несильно пнул тело. — Может, и найдешь что…

Я набрал четырехзначный номер. Диск едва крутился, скрежеща и спотыкаясь.

— Валерий Федорович? — сказал я, когда трубку сняли. — Это Бармин.

— Спускаюсь, — ответил он.

С одной стороны квадратного холла входные двери, с другой — шесть лифтовых дверей. То и дело кто-нибудь входит и, махнув пропуском, шагает к лифтам, кто-то, напротив, покидает лифт и спешит на улицу.

Несколько таких же, как я, переминаются, чего-то дожидаясь.

Валерий Федорович оказался невысоким худощавым человеком в белом халате, из кармашка которого торчала самописка.

— Бармин? — спросил он, внимательно глядя на меня поверх очков.

Я кивнул.

— М-да, — протянул он. — Что-то вы мне не нравитесь, коллега… Пойдемте-ка.

Мы прошли к лифту и поднялись на четвертый этаж.

Коридор выглядел вполне по-канцелярски.

— Куда мы идем? — спросил я, заподозрив неладное.

— Не волнуйтесь, — ответил Валерий Федорович, пропуская меня в кабинет. — Минута.

Он похрустел ампулами, наполнил шприц. Глянул на просвет.

— Ну? Штаны-то как? Будем снимать?

Укол оказался безболезненным.

— Что это? — вяло спросил я, застегиваясь.

— Рановато вас выпустили, — буркнул он. — Вам бы еще пару дней под капельницей.

— И что?

— Да ничего. Не кидало бы из стороны в сторону. Вот, возьмите пару ампул. Еще одну часа через три. Вторую на ночь. Пойдемте.

Между тем укол действовал — голова моя неумолимо прояснялась. Назад к лифту я и впрямь шагал куда тверже. И руки почти не тряслись.

Когда мы снова оказались в холле, он сказал:

— Скажите своим, пусть подъезжают к шестнадцатому.

Потом мы долго-долго шли длинной-длинной аллеей. Небо было ясное-ясное, синее-синее, солнце яркое-яркое. Может быть, и в этом сказывалось действие лекарства. Листва играла драгоценными отливами золота и пурпура. Пахло листвой, прелью. Вот одинокий лист срывается с верхушки клена — кумачовый, пронзительный, — порхает над аллеей, скользит к асфальту… Вот еще… еще…

Голова прояснилась, но я ни о чем не думал, потому что думать мне было совершенно не о чем. Я просто вдыхал воздух, щурился от солнца, смотрел на синее небо. Оно даже казалось мне красивым. Но думать — нет, думать я не мог и не хотел. Да и не о чем мне было думать, не о чем.

Не о чем и незачем.

И так все как дважды два.

С аллеи свернули на проезжую дорожку и подошли к шестнадцатому корпусу. Крыльцо, два окна справа и слева. Задернуты занавесками. И еще много других окон — полуподвальных, зарешеченных, с закрашенными белой краской стеклами.

Валерий Федорович попросил минутку подождать. И вот, стоя у крыльца шестнадцатого, над которым купольно вздымалось синее небо и колокольно гудело золото лиственной смерти, я вспомнил зачем-то, что

Клара подчас показывала мне какой-нибудь один из своих аккуратных розовых ногтей и говорила: «Видишь? Когда вот это белое пятнышко подойдет к самому краю, случится что-нибудь хорошее. Ты веришь?»

Почему-то всегда это выходило у нее как-то печально: «Веришь, нет?»

Раньше я не верил, нет.

А сейчас почему-то готов поверить.

Да, несомненно. Это правда. Белое пятнышко на ногте (свидетельство авитаминоза, вероятно) когда-нибудь подойдет к самому краю — и тогда обязательно случится что-то хорошее.

При случае я посмотрю на свои ногти, точно посмотрю.

А пока дверь шестнадцатого снова приотворилась, и Валерий Федорович сказал:

— Заходите, Бармин.

Я переступил порог, миновал коридорчик и оказался в зале.

— Ну вот, коллега, — сказал Валерий Федорович, снимая на секунду очки. — Примите, как говорится…

Он скомкал окончание фразы, и я не понял, что он имел в виду — тело или соболезнования.

— Ну да, — кивнул я. — Так это правда?

— Что?

— Что не от отравления.

— Увы, — он развел руками. — Увы, коллега. Да сами взгляните.

Он откинул простыню с мраморно-белого незнакомого лица и профессиональным движением сдвинул веко, обнажив склеру.

— Видите? Передоз приводит к множественным кровоизлияниям в глазном яблоке. Вон, сколько угодно примеров. Больше ста человек… — Он мотнул головой, обозначая пространство зала, уставленное такими же столами. — Могу показать, если желаете. А здесь чисто, видите? Так что это просто асфиксия, коллега, типичная асфиксия. От газа вы ее спасли, но…