Андрей Волос - Аниматор

В радиопостановке о быте чабанов каждый из них мог бы заменить целое стадо баранов. «Наш микрофон… ме-е-е… установлен… ме-е-е… недалеко от подъезда… ме-е-е!..» Никогда прежде я не понимал, сколь глубоко порочна сущность журнализма — этого неукротимого стремления принести людям весть: неважно, насколько она правдива, осмыслена или хотя бы полезна; главное — это промолотить ее первым!..

И это глупую и пятнистую от волнения (еще бы! наконец-то он стоял на пороге сенсации!) рожу одного из них я наблюдал при конце нашего нескончаемого страшного сновидения, когда он, выхваченный из темноты лучом какой-то переносной лампы, будь они все навечно прокляты, брызжа слюной, тыкал куда-то рукою, надсадно крича: «Мы стоим на крыше соседнего здания!.. Отсюда отлично видно, что спецназ двинулся на штурм театра! Вы видите бойцов группы «Дельта»! Сейчас они подкрадываются ко входу!..» Камера поменяла ракурс — и точно, стало видно, что вдоль стены трусцой двигались вооруженные люди в камуфляже. Это был сон, бред, кошмар, реальность давно утратила значение, жизнь во сне ничего не стоила, и только за Клару я продолжал бояться, — но в эту секунду меня все же охватило отчаяние, такое острое, словно я не бредил, не мучался тягостным сновидением, а наяву смотрел в экран этого проклятого телевизора. Горло онемело.

Была глубокая ночь. Кто-то спал, кто-то дремал, кто-то маятником качался в кресле, чтобы унять ломоту в суставах. Захватчики тоже подремывали. Но я понимал, что сейчас кто-нибудь из них встряхнется, поднимет голову, услышит этого придурка, последует гортанный выкрик, тревога! — и все, и все, все кончено, их не взяли врасплох, а раз так, они еще постоят за себя — и за право распоряжаться нашими жизнями!..

Когда у входа началась пальба, газ уже тек в зал, и первые ряды зрителей ложились, как ложатся колосья под мотовило зерноуборочного комбайна.

Он перевалился через низкий подоконник и, даже не пытаясь нащупать узкий откос мокрого карниза, полетел вниз, группируясь и напрягая мышцы. Повезло — шумно грянулся на спружинивший жестяной козырек над полуподвальным окном. В тот же момент в холле рванула еще одна граната, добавив свой хлопок к треску автоматных очередей, и он успел под его отголоски скатиться на землю и замереть.

Снег повалил такой плотной стеной, что ни фонари с фасадной стороны театра, ни несколько прожекторов на соседних крышах, еще десять минут назад преображавших сопредельные территории в подобие декораций для киносъемок — резкий свет, резкие тени, — не могли пробить пелену, превращаясь в подобие желтков и беленьких монеток.

Снег разбодяживал их, тащил за собой — и тусклые волны текучего света плескались над землей вместе с его мокрыми спиралями и волнами.

Мамед вскочил и пробежал метров двадцать по направлению к тыльной стороне здания. Мелькнула мысль, что, возможно, он совершает ошибку.

Там тоже стоит оцепление, и лучше идти туда, где никто не должен ждать его появления, — не в сумрак, а на яркий свет. Но путь уже был начат. Он достиг бетонного куба — наголовья вентиляционной шахты, — повалился в тень и сел, привалившись к нему спиной.

Относительная безопасность обещала продлиться очень недолго.

Мамед положил автомат и вытащил из одного из кармашков пятнистой спецназовской куртки фонарик. Нажал кнопку затемнителя.

В неярком фиолетовом свете левая ладонь была похожа на гроздь «Изабеллы», растоптанную коваными сапогами. Кровь продолжала течь, застывая сгустками на лохмотьях мяса и осколках костей.

Ему было странно это видеть. Простая пуля пробила бы руку и пошла дальше… Даже разрывная не смогла бы уничтожить всю ладонь… Разве только очередь разрывных досталась несчастной ладони?..

Но эти размышления занимали его недолго. Он был практик и деятель, и прошлое, какими бы последствиями оно ни просовывалось в будущее, не могло сравниться по важности с настоящим. Настоящего было значительно больше. То, чем он был занят последние недели, несколько минут назад утратило значение. Все кончилось, дело было сделано — плохо ли, хорошо ли, но сделано. Он жалел, правда, что не начал расстреливать вчера. Нужно было начать вчера. Тогда бы они зашевелились. Это заставило бы их пустить в телеэфир его обращение.

Но он знал, что спешить нельзя. Пик напряжения приходится на третий день. Если начать раньше — сорвутся нервы, кинутся на штурм. На третий день власть не выдержит. Власть сломается. А уж если не сломается, тогда сам бог велел. Не хотите? Ладно. И уж тогда — ряд за рядом. Ряд за рядом. Не нравится? Ага. Сами виноваты. Такие люди вами управляют. Такая власть. Она вас не жалеет, не я… Но теперь это уже не имело никакого значения. В следующий раз быть умнее — это да. Рука? — тоже. Что делать? Ну да, вот такая рана. И первая минута, когда он может ею заняться.