Юрий Божич: Жако, брат мой...

…И никакого попугая Эль-Кордобы…

Ну и неважно, и Бог с ним!..

Вытянем другую карту. Вот он, симпатяга! Вот он, крючконосый парень из Парамарибо, тот, кто умел поначалу «лишь ругаться отборной матросской бранью, но выговаривал слова таким человеческим голосом, что вполне оправдывал свою непомерную цену в двенадцать сентаво», кто, вдоволь потешив почтенную публику, в итоге угробил своего хозяина, доктора Хувеналя Урбино. Это случилось в «Любви во время чумы». «Эккерманом» и «Лас-Казом» для милого пернатого создания мужского пола, ходячего (а может — летучего) олицетворения трагикомедии, выступил Габриэль Гарсиа Маркес.

Облезлый и сумасшедший, попугай «не разговаривал, когда его просили, и начинал говорить в самые неожиданные моменты, но зато уж говорил совершенно четко и так здраво, как не всякий человек… Он жил в доме уже более двадцати лет, и никто не знал, сколько лет он прожил на свете до этого. Днем, отдохнув в послеобеденную сиесту, доктор Урбино садился с ним на выходившей во двор террасе, самом прохладном месте в доме, и напрягал все свои педагогические способности до тех пор, пока попугай не выучился говорить по-французски, как академик. Затем, из чистого упорства, он научил попугая вторить его молитве на латыни, заставил выучить несколько избранных цитат из Евангелия от Матфея, однако безуспешно пытался вдолбить ему механическое представление о четырех арифметических действиях».

Естественно, не обошлось без вокала. Попугай, после нескольких месяцев солдатской муштры, «пел женским голосом песни Иветт Гильбер и тенором — песни Аристида Брюана, а заканчивал пение разнузданным хохотом, что было зеркальным отображением того хохота, которым разражалась прислуга, слушая песни на французском языке».

В общем, кладезь добродетелей (в числе коих приобретенный еще «в другой жизни» навык лаять правдоподобнее настоящей овчарки и кричать: «Воры, воры, воры!») — при этом, обратите внимание, ни единая из них не выдавала в нем потенциального убийцу…

«Многие годы попугаю подрезали перья на крыльях и выпускали из клетки, и он расхаживал в свое удовольствие походкой старого кавалериста. Но в один прекрасный день он стал выделывать акробатические фокусы под потолком на кухне и свалился в кастрюлю с варевом, истошно вопя морскую галиматью вроде «спасайся кто может»; ему здорово повезло: кухарке удалось его выловить половником, обваренного, облезшего, но еще живого. С тех пор его стали держать в клетке даже днем, вопреки широко распространенному поверью, будто попугаи в клетке забывают все, чему их обучили, и доставать оттуда только в четыре часа, когда спадала жара, на урок к доктору Урбино…»

Все шло своим чередом, как вдруг у попугая коварно отросли крылья. Надругательство под названием «подрезание» его опекунам в тот день не удалось. Арестант вырвался и взлетел на верхушку мангового дерева.

«Три часа его не могли поймать. К каким только хитростям и уловкам не прибегали служанки, и домашние и соседские, чтобы заставить его спуститься, но он упорно не желал и, надрываясь от хохота, орал: «Да здравствует либеральная партия, да здравствует либеральная партия, черт бы ее побрал!» — отважный клич, стоивший жизни не одному подвыпившему гуляке. Доктор Урбино еле мог разглядеть его в листве и пытался уговорить по-испански, по-французски и даже на латыни, и попугай отвечал ему на тех же самых языках, с теми же интонациями и даже тем же голосом, однако с ветки не слез. Поняв, что добром ничего не добиться, доктор Урбино велел послать за пожарными — его последней забавой на ниве общественной деятельности».

Но и пожарным удалось не слишком много: к вечеру, к моменту возвращения доктора Хувеналя Урбино из гостей, попугай все еще оставался непоруганным обелиском свободы.

Вот последние реплики их общения — доктора и попугая:

«— Бесстыдник, — крикнул доктор Урбино. Попугай ответил точно таким же голосом:

— От бесстыдника слышу, доктор».

Вот последние приготовления к смерти: доктор взгромождается на лестницу; тянется рукой, пытается достать беглеца. Он хватает попугая за горло и победоносно выдыхает: «Дело сделано». И тут же выпускает добычу из рук. «Потому что лестница выскользнула у него из-под ног, и он, на мгновение зависнув в воздухе, понял ясно и окончательно, что он умер, умер без покаяния и причастия, не успев проститься, умер в четыре часа семь минут пополудни, в воскресенье на Троицу…»