Оксана Аболина: Когда сгнил придорожный камень...

Я много ходил по земле и искал страну, где есть мир. Мира нет нигде. Нигде. И что остается мне делать, скажите? Ничего. Но я… Я все-таки хочу оставить еще один свой след на этой несчастной планете. Не потому, что этого хочет мое самолюбие. И не потому, что я подвержен мании славы. Это все умерло во мне однажды, когда я шел по дороге в поисках своей рукописи и счастливой обетованной страны — и вдруг понял как бескрайнен этот мир, а я — всего лишь буква в бескрайней книге бытия. Впрочем, как и любой. Великих нет. Есть где-то, наверное, избранные, но они об этом молчат, и никто не знает о них…

А писать я хочу потому, что я все-таки очень надеюсь, что когда-нибудь на земле, когда сгниет придорожный камень, когда страдание переполнит чашу терпения и мрак всосется в души людей, когда взаимное истребление станет нормой человеческих отношений, когда отомрет этика и заглохнет мораль, умрет любовь — я верю, что тогда не выдержит человек тьмы, которую сам создавал всю историю своего существования. И вспомнит о том, куда он должен вернуться.

Давай попробуем, милый бродяга, писать так, как подсказывает нам Небо, хотя оно не всегда подсказывает, но даже если не подсказывает, оно молчит. А когда оно молчит — оно дает понять, что молчит оно не зря.

О чем мне рассказать в моей книге? Кого сделать героем ее? Какими будут люди нового мира? Как придут они к нему? Кто поможет им? И где все это случится? На земле? На небе? В море? В мыслях? В чувствах? В словах? В музыке? В песне?

Пускай моим спутником станет странный человек, сын покойницы Выдры, Угорь, живущий в воде.

…Я не знаю, когда это должно было случиться, знаю только, что ночь тогда была черной, и небо было черным, гулко и грозно ревел прибой, тупой и великий в своей неизбежностия, в безличии и слепой одухотворенности. Невидимые волны вздымались, ревя и сметая в пучину чаек. Ни звезды не виднелось в небе, которое еще днем покрыла грозная тяжелая туча, пришедшая с севера.

Так было…

Взбесившийся ветер, воя и скуля, как брошенная собака, рвал крыши с домов в Поместье, крушил вековые деревья, сметал хрупкие постройки для зерна и скота. А испуганные лошади и коровы в обнаженных хлевах кричали человечьими голосами, зовя на помощь. Но никто не слышал их в пелене мрака и грохота невиданной бури. Да, так было…

Весь мир обуял страх, весь мир… И только один человек, живущий у берега моря, в выдолбленной водой пещере оставался спокоен. Он, да еще старик Дуб, про которого говорили, что он святой и живет тысячу лет. Он, да старик Дуб. Да дурак Колоколец, поселившийся в корягах сосны на опушке леса.

Про Угря мало кто что знал. Почти ничего не знали…

Правда ли, нет ли — но говорили, что Угорь в воде переставал быть человеком. Когда он нырял в море — его тело растворялось в волнах. И только солнце играло на скользкой блестящей черной спине неведомого, невесть откуда возникшего зверя.

На берегу же Угорь чувствовал себя неуютно — часто задыхался, хрипел и выбирал каждый удобный момент, чтоб окунуться хотя бы на миг в воду. Он и рыбу ловил руками, плавая за косяком — сам, как рыба.

И от людей он ушел, чтоб жить у моря. Поселился в прибрежной пещере. Жил — не тужил. Кому совет нужен был — сам приходил. А приходили к нему многие. Море — оно ведь все Угрю рассказывало. И что когда сеять, и как наговор отвести, когда бурю ждать.

Сам он бурь не боялся — напротив, встречал их как праздник — танцевал дикий танец свободы в волнах, уходя в распахнутую пасть моря.

И еще Угорь не боялся Хозяина. Не нужно ему было ни зерна, ни скота, ни земли — море его кормило, считая своим сыном, болтали в Поместье, что покойница Выдра, Царствие ей Небесное, понесла ребнка, купаясь в жаркий день в море. Понасла, — а облегчения-то и не заметила — коки нажевалась, что ли? Уснула у кромки моря, а наутро — глядь — младенец у берега полощется. А как вынули его из воды — он причать стал, задыхаться, назад рваться, извиваясь — так и прозвали его: Угорь.

С людьми дружбы Угорь не водил — его друзья жили в море. Крестным отцом ему царь вод приходился, Хмырь. Русалки — сестрами да невестами. Проблемы людские не волновали Угря. Не понимал он, зачем живут люди скотской жизнью — угодничают рабски пред Хозяином, да горб гнут, кто в поле, кто на пастбище. Не понимал он общинного быта. Что с того, что один богаче, другой — беднее? Все братья. Так говорят в Деусане. И если он, безбожник сызмалетства Угорь осознал все это, то что же вы, верующие?