Лоренс Даррел - Месье, или Князь Тьмы

Иногда достаточно одной-единственной спички, чтобы поджечь стог сена, и одного слова — чтобы воспламенить мозги. Пьер непременно хочет повидаться с Аккадом, когда тот в следующий раз приедет во Францию, хочет расспросить его о тайнах секты. Кстати, и Тоби после нашего обсуждения вдруг понял, как ему подступиться к своей работе. В сущности, я не сообщил ему ничего нового о гностических верованиях, однако он усмотрел в них ключ к решению старой наболевшей проблемы с тамплиерами — в чем их грех, почему они погибли? Тоби вдруг осенило: ересь, которая довела их до могилы, как раз и есть гностицизм. Эта гипотеза придала некую форму и осмысленность разрозненным документам, скопленным в верфельском архиве. От одного только предположения, что он на пути к теории, достойной докторской диссертации, Тоби охватил такой восторг, что он беспробудно пил трое суток. Выбравшись в город, мы то встречали его, то теряли из вида; и при каждой следующей встрече он выглядел все более пьяным, все медленнее передвигался, и все вдохновеннее чудил. Когда Тоби напивается, невозможно предугадать, что он сотворит. Например, может остановить единственное в городе такси и крикнуть:

— Гони вон за тем неврозом!

Или продекламировать нелепый стишок:

Яблочко мое налилось-поспело,

Проказница-Ева, давно пора за дело.

Ну и конечно же Байрон — он считал, что похож на Байрона, и постоянно разговаривал с воображаемым Флетчером — правда, как правило, в постели.

— Флетчер!

— Слушаю, милорд.

— Отрекаюсь от себя.

— Да, милорд.

— Флетчер!

— Слушаю, милорд.

— Передай герцогине мои наилучшие инстинкты.

— Слушаю, милорд.

В его взбаламученных мозгах одна мысль налезает на другую, но ни одну ему не удается додумать до конца.

— О мудрейший, я не вижу смысла быть самим собой, — произносит он нараспев.

А потом добавляет:

— Огромную тушу британского мяса и хрящей по имени Сатклифф надо держать в собачьем ошейнике. Он преступно напился и примкнул к инженерам греха. Чума на эту вечно шляющуюся задницу и потрескавшиеся лапы. Свобода воли — это иллюзия, дорогуша, так же, как абстрактное эго, скажем, тамплиеров. Кто заставил их такое учудить? До последнего мгновения они не знали о гневе нимф.

Или он просто растягивается на уличной скамейке и засыпает, словно какой-нибудь бродяга, вместо подушки сунув под голову «Эссе» Персвордена. И только предрассветным холоду и сырости удается разбудить этого заросшего щетиной охальника и отправить в «Принц-отель» или назад в шато.

— Мой совет Робину Сатклиффу таков, — говорит он и декламирует, чертя пальцем решетку в воздухе:

Увидел утку — и стреляй,

Постели ради — вирши оставляй,

Ведь наказанье-то пойдет

Потомству бедному в зачет.

— Флетчер!

— Слушаю, сэр.

— Заклинаю тебя пуповиной Воскресшего Господа, принеси мне соды.

— Сию минуту, милорд.

Далеко-далеко, под бамбуковой кровлей, там, где летают пестрые тропические птицы и где отдыхают великие филологи, она, возможно, все еще ждет меня. «Милый, Бирма — это ловушка, — было в письме. — Мне кажется, я схожу с ума».

Слоняясь по старому городу, возле рынка я наткнулся на несколько тележек с книгами, и среди них отрыл очень старое жизнеописание Петрарки (MDCCLXXXII), которое я читал и перечитывал в общественных парках их преосвященств. Лучшего прощального подарка для Сильвии не придумаешь. Я не настолько очерствел сердцем, чтобы не преисполниться внезапным сочувствием при словах анонимного биографа поэта:

J'ai cru d'ailleurs que dans un temps оù les femmes ont Fair de ne plus se croire dignes d'être aimues; оù elles avertissent les hommes de ne pas les respecter; оù se forment tant de liaisons d'un jour et si peu d'attachements durables; оù l'on court aprus le plaisir pour ne trouver que la honte et les regrets, on porrait peut-etre rendre quelque service aux Moeurs, et rapeller un Sexe aimable a l'estime qu'il se doit si l'on offrait a ses yeux, d’aprus l'histoire, le module d'un amour dùlicat, qui se suffit a lui-même et qui se nourit pendant vingt ans de sentiment, de vertus et de gloire. [115] Впрочем, я подумал, что во времена, когда женщины, похоже, больше не считают себя достойными любви, когда они уведомляют мужчин, что не уважают их, когда завязывается так много мимолетных связей и так мало длительных привязанностей, когда все ищут удовольствий, находя лишь стыд и сожаления, можно было бы оказать услугу нравам и призвать прекрасный пол к уважительному отношению к самому себе, явив его очам образец нежной любви, самодостаточной и живущей в течение двадцати лет чувством, добродетелью и славой, а такие образцы истории известны (фр.) .