Лоренс Даррел - КОНСТАНС, или Одинокие Пути

— Ради бога!

Довольная произведенным эффектом Констанс убрала ножницы со словами:

— Так я и знала! Это от сглаза!

— Нельзя отвернуться ни на миг! Ты ведь собиралась перерезать нить моей жизни, разве не так? Да еще как бы между прочим! А если бы я взял и умер? Что бы ты делала?

Констанс не понимала, шутил он или нет.

— Объясни же, — попросила она. — Что значит эта нитка?

Неторопливо поглаживая нитку пальцами, Аффад сонно сказал, что это знак его принадлежности к маленькой группе орфиков, [191] Орфики — последователи древнегреческого религиозного движения, возникшего в VI в. до н. э. в результате реформы культа Диониса. о которой он уже не раз говорил; это пуповина, соединяющая его с миром мертвых, который они пытались постичь.

— Нитка эта из льна, что растет на берегах Нила. В этом мы последователи индусов. Она знак йога, его умеренности и духовного целомудрия. Тамплиеры носили такую нить на поясе — и идиоты-инквизиторы приняли ее за тайный сексуальный символ, знак гомосексуальной любви. Идиоты! Как раз совсем наоборот — сизигия [192] Соединение (от греч.: сопряжение); обозначение для соединения и оппозиции Солнца и Луны: (т. е. полнолуния и новолуния). любви мужчины и женщины.

— Ты бы умер, если бы я перерезала ее?

— Постарался бы наказать тебя! Но должен с сожалением заметить, что это совсем другое — моя судьба, сотканная мойрами, греческими богинями судьбы, моя пуповина, которая соединяет меня с ритмами земной йоги. Нет, я бы не умер, но я бы очень расстроился.

— Извини. Я не подумала.

В ту ночь она спросила своего любовника:

— Ты знал, что так будет?

Он поглядел на нее, медленно кивнул головой, но ничего не сказал, потом закрыл глаза и как будто всерьез задумался о ее вопросе.

— Это правда?

Констанс положила ладонь ему на грудь и почувствовала, как она поднимается и опускается — архаичный кислородный насос, поставляющий пищу его мозгу и энергию чреслам — для любовных ласк.

— Но это совсем не любовь, — громко произнесла Констанс, словно подтверждая мысль, осенившую ее.

Их отношения выросли в нечто такое, что было похоже на череду маленьких сюрпризов, а их ласки были как шаги по камням в направлении… в направлении чего?

— На самом деле, в нашем случае, к счастью, нам выпала прежняя, истинная любовь, прототип, а не современный вариант, или, скажем так, мы получили проект, для которого нам не хватает мудрости. Сегодняшняя любовь суть обесцененная валюта, скудное вложение не восстановленных в правах банкротов, которым нечего предложить, кроме небогатой спермы, банальной агрессивной похоти, худосочной наследственности. Сперма без кислорода, с малоподвижными сперматозоидами, которым никогда не выиграть «большой шлем» в этой игре. Все это, Констанс, пространство нелюбви, и нас оно не касается.

— Ну, а мы? — едва слышно и едва дыша, спросила Констанс. — Сейчас мы как будто неразделимы. Времени прошло совсем немного, а я очень изменилась.

— Это лишь начало — поэтому я никак не мог решиться. Мне не хочется уходить, хотя вскоре мне придется уйти.

Вот так, медленно, их любовь делала шаг за шагом.

И все-таки в душе Констанс оставалась настороже, потому что время от времени он становился рассеянным, и она замечала выражение величайшей печали у него на лице; он мог стоять и смотреть на озеро, или завязывать перед зеркалом галстук, как вдруг она появлялась — тень великого страдания… требовалось усилие, чтобы ее отогнать. И потом его сменяло выражение восторженного изумления, с каким он всегда смотрел на Констанс, разговаривал с ней. Констанс пугали эти неожиданные перемены настроения, и однажды, проснувшись (он стоял возле балкона, с отчаянием глядя на озеро), она крикнула:

— Что на тебя находит, что вдруг становится между нами? Ты должен сказать. У тебя другая женщина?

Он засмеялся и, подойдя к кровати, сел в изножий.

— Ты права, надо рассказать, потому что, в конечном счете, это касается нас обоих — ибо нацелено и на нас. Только это до того фантастично, что нелегко поверить, нечто совсем новое и неожиданное. Констанс, я был в Канаде и видел ее — они называют ее «игрушкой». Я имею в виду бомбу, совсем новую бомбу.

Аффад долго молчал, не сводя взгляда с рисунка на ковре.

Он посетил мастерскую Гефеста, так сказать кузницу, где хозяйничает огонь и где огромные атомные гранаты рычали и дрожали, словно собирались рожать, из перемычек вырывались кипяток и пар, наполняя воздух теплой едкой сыростью; снаружи валил сплошной снег, совсем как в суровой России, падал в каменоломню, где, похожие на длинную гусеницу, замерли соединенные вместе вагонетки. Его мысленно передернуло, когда он вспомнил дрожащие, истекающие потом гранаты с новой начинкой, таящие бациллы неслыханно жестокой лихорадки.